Дрожа и заикаясь эсэсовец сказал что я служу в девятом полку
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Звезда
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
Эммануил Казакевич. Звезда
Дивизия, наступая, углубилась в бескрайние леса, и они поглотили ее.
То, что не удалось ни немецким танкам, ни немецкой авиации, ни свирепствующим здесь бандитским шайкам, сумели сделать эти обширные лесные пространства с дорогами, разбитыми войной и размытыми весенней распутицей. На дальних лесных опушках застряли грузовики с боеприпасами и продовольствием. В затерянных среди лесов хуторах завязли санитарные автобусы. На берегах безымянных рек, оставшись без горючего, разбросал свои пушки артиллерийский полк. Все это с каждым часом катастрофически отдалялось от пехоты. А пехота, одна-одинешенька, все-таки продолжала двигаться вперед, урезав рацион и дрожа над каждым патроном. Потом и она начала сдавать. Напор ее становился все слабее, все неуверенней, и, воспользовавшись этим, немцы вышли из-под удара и поспешно убрались на запад.
Пехотинцы, даже оставшись без противника, продолжают делать то дело, ради которого существуют: они занимают территорию, отвоеванную у врага. Но нет ничего безотраднее зрелища оторванных от противника разведчиков. Словно потеряв смысл существования, они шагают по обочинам дороги, как тела, лишенные души.
Одну такую группу догнал на своем «виллисе» командир дивизии полковник Сербиченко. Он медленно вылез из машины и остановился посреди грязной, разбитой дороги, уперев руки в бока и насмешливо улыбаясь.
Разведчики, увидев комдива, остановились.
– Ну что,– спросил он,– потеряли противника, орлы? Где противник, что он делает?
Он узнал в идущем впереди разведчике лейтенанта Травкина (комдив помнил в лицо всех своих офицеров) и укоризненно замотал головой:
– И ты, Травкин? – И едко продолжал: – Веселая война, нечего сказать,– по деревням молоко пить да по бабам шататься… Так до Германии дойдешь и противника не увидишь с вами. А хорошо бы, а? – спросил он неожиданно весело.
Сидевший в машине начальник штаба дивизии подполковник Галиев устало улыбался, удивляясь неожиданной перемене в настроении полковника. За минуту до этого полковник беспощадно распекал его за нераспорядительность, и Галиев молчал с убитым видом.
Настроение комдива изменилось при виде разведчиков. Полковник Сербиченко начал свою службу в 1915 году пешим разведчиком. В разведчиках получил он боевое крещение и заслужил георгиевский крест. Разведчики остались его слабостью навсегда. Его сердце играло при виде их зеленых маскхалатов, загорелых лиц и бесшумного шага. Неотступно друг за дружкой идут они по обочине дороги, готовые в любое мгновение исчезнуть, раствориться в безмолвии лесов, в неровностях почвы, в мерцающих тенях сумерек.
Впрочем, упреки комдива были серьезными упреками. Дать противнику уйти, или – как это говорится на торжественном языке воинских уставов – дать ему оторваться,- это для разведчиков крупная неприятность, почти позор.
В словах полковника чувствовалась гнетущая его тревога за судьбу дивизии. Он боялся встречи с противником потому, что дивизия была обескровлена, а тылы отстали. И в то же время он хотел встретиться наконец с этим исчезнувшим противником, сцепиться с ним, узнать, чего он хочет, на что способен. Да и кроме того, просто пора было остановиться, привести людей и хозяйство в порядок. Конечно, не хотелось даже себе самому сознаваться, что его желание противоречит страстному порыву всей страны, но он мечтал, чтобы наступление приостановилось. Таковы тайны ремесла.
А разведчики стояли молча, переминаясь с ноги на ногу. Вид у них был довольно жалкий.
– Вот они, твои глаза и уши,– пренебрежительно сказал комдив начальнику штаба и сел в машину. «Виллис» тронулся.
Разведчики постояли еще минуту, затем Травкин медленно пошел дальше, а за ним двинулись и остальные.
По привычке прислушиваясь к каждому шороху, Травкин думал о своем взводе.
Как и комдив, лейтенант и желал и боялся встречи с противником. Желал потому, что так ему повелевал долг, и потому еще, что дни вынужденного бездействия пагубно отражаются на разведчиках, опутывая их опасной паутиной лени и беспечности. Боялся же потому, что из восемнадцати человек, имевшихся у него в начале наступления, осталось всего двенадцать. Правда, среди них – известный всей дивизии Аниканов, бесстрашный Марченко, лихой Мамочкин и испытанные старые разведчики – Бражников и Быков. Однако остальные были в большинстве вчерашние стрелки, набранные из частей в ходе наступления. Этим людям пока очень нравится ходить в разведчиках, шагать друг за дружкой маленькими группами, пользуясь свободой, немыслимой в пехотной части. Их окружают почет и уважение. Это, разумеется, не может не льстить им, и они глядят орлами, но каковы они будут в деле – неизвестно.
Теперь Травкин понял, что именно эти причины и заставляли его не торопиться. Его огорчили упреки комдива, тем более что он знал слабость Сербиченко к разведчикам. Зеленые глаза полковника глядели на него хитроватым взглядом старого, опытного разведчика прошлой войны, унтер-офицера Сербиченко, который из разделяющей их дали лет и судеб как бы говорил испытующе: «Ну, посмотрим, каков ты, молодой, против меня, старого».
Между тем взвод вступил в селение. Это была обычная западноукраинская деревня, разбросанная по- хуторскому. С огромного, в три человеческих роста, креста смотрел на солдат распятый Иисус. Улицы были пустынны, и только лай собак по дворам и едва приметное движение домотканых холщовых занавесок на окнах показывали, что люди, запуганные бандитскими шайками, внимательно присматриваются к проходящим по деревне солдатам.
Травкин повел свой отряд к одинокому дому на пригорке. Дверь открыла старая бабка. Она отогнала большого пса и неторопливо оглядела солдат глубоко сидящими глазами из-под густых седоватых бровей.
– Здравствуйте,– сказал Травкин,– мы к вам отдохнуть на часок.
Разведчики вошли вслед за ней в чистую комнату с крашеным полом и множеством икон. Иконы, как солдаты замечали уже не раз в этих краях, были не такие, как в России,– без риз, с конфетно-красивыми личиками святых. Что касается бабки, то она в точности походила на украинских старух из-под Киева или Чернигова, в бесчисленных холщовых юбках, с сухонькими, жилистыми ручками, и отличалась от них только недобрым светом колючих глаз.
Однако, несмотря на ее угрюмую, почти враждебную молчаливость, она подала захожим солдатам свежего хлеба, молока, густого как сливки, соленых огурцов и полный чугун картошки. Но все это – с таким недружелюбием, что кусок не лез в горло.
– Вот бандитская мамка! – проворчал один из разведчиков.
Он угадал наполовину. Младший сын старухи действительно пошел по бандитской лесной тропе. Старший же подался в красные партизаны. И в то время как мать бандита враждебно молчала, мать партизана гостеприимно открыла бойцам дверь своей хаты. Подав разведчикам на закуску жареного свиного сала и квасу в глиняном кувшине, мать партизана уступила место матери бандита, которая с мрачным видом засела за ткацкий станок, занимавший полкомнаты.
Сержант Иван Аниканов, спокойный человек с широким простоватым лицом и маленькими, великой проницательности глазками, сказал ей:
– Что же ты молчишь, как немая, бабуся? Села бы с нами, что ли, да рассказала чего-нибудь.
Сержант Мамочкин, сутулый, худой, нервный, насмешливо пробормотал:
– Ну и кавалер же этот Аниканов! Охота ему поболтать со старушкой.
Травкин, занятый своими мыслями, вышел из дому и остановился возле крыльца. Деревня дремала. По косогору ходили стреноженные крестьянские кони. Было совершенно тихо, как может быть тихо только в деревне после стремительного прохода двух враждующих армий.
– Задумался наш лейтенант,– заговорил Аниканов, когда Травкин вышел.– Как сказывал комдив? Веселая война? Молоко пить да по бабам шататься…
Дрожа и заикаясь эсэсовец сказал что я служу в девятом полку
― РАССКАЗ О ПРОСТОЙ ВЕЩИ ―
На стене косо и наспех наклеенный листок…
Красные покидают город.
Части доброармии вступили в предместье.
Население призывается к спокойствию.
Мимо листка проходит запыленный красноармеец. Тяжело волочит винтовку.
…срывает с бешенством и внезапной злобой.
Губы его шевелятся… Ясно, что он с надрывом и длинно ругается.
Зеркало в облезлой раме, с зелеными пятнами гнили на внутренней стороне, треснуло когда-то пополам, склеивали его неумелые руки, и половинки сошлись неровно, под углом.
От этого лицо резалось трещиной на две части, нелепо ломалось, и рот растягивался к левому уху идиотской гримасой.
На спинке стула висел пиджак, а перед зеркалом брился человек в щегольских серых брюках и коричневых американских, тупоносых полуботинках.
Голярня в пригородной слободке, между развалинами пороховых погребов, была невероятно грязна, засижена мухами, пропахла самогоном, грязным бельем и гнилой картошкой.
И такой же грязный и лохматый, не совсем трезвый, хохол, неизвестно зачем открывший свое заведение в таком месте, куда даже собаки забегали только поднять ножку, обиженно сидел у окна и искоса смотрел на странного посетителя, пришедшего ни свет ни заря, чуть не выбившего дверь, отказавшегося от его услуг и на ломаном русском языке потребовавшего горячей воды и бритву.
Пыльные стекла маленького окна вздрагивали ноющим звоном от приближавшегося орудийного гула, и при каждом сильном ударе брившийся поглядывал в сторону окна спокойным, внимательным серым глазом.
В алюминиевой чашке, в снежных комках мыльной пены, золотыми апельсинными отливами блестели завитки сбритой бороды и усов.
Брившийся отложил в сторону бритву и намочил в горячей воде тонкий носовой платок. Обтер и попудрил лицо, достав из брюк карманную серебряную пудреницу.
Потрогал пальцем гладкие щеки и круглую ямочку на подбородке, и рот его, твердо сжатый и резкий, вдруг расцвел на мгновение беззаботным розовым цветком.
Но окно опять заныло от орудийного удара.
Хозяин вздрогнул и, как бы очнувшись, сказал хрипло:
— Жарять. Зовсим блызко.
— Comment. Что ви гаварит?
Иностранец быстро повернулся к хозяину и услышал обиженное ворчание:
— Що кажу. На ж тоби. Пьятдесят рокив казав — люды розумили, а теперь непонятково. Христиане розумиют, а на бусурманина мовы не наховаешь!
— А! — протянул иностранец.
И к вящему изумлению хозяина вынул из кармана маленькую коричневую аптекарскую склянку, откупорил ногтем глубоко увязшую пробку и вылил на блюдце остро пахнущую жидкость. Намочил головную щетку и круглыми взмахами стал водить по прическе от лба к затылку.
Открыв рот, хозяин увидел, что намокавшие золотистые волосы потускнели и медленно почернели.
Иностранец встал, вытер голову платком и тщательно расчесал пробор.
Пристегнул воротничок, завязал галстук и, когда надевал пиджак, услыхал нудный голос хозяина:
— От-то, оказия. Що це вы з волосьями зробили? Чи вы мабуть кловун, чи ще яке комедиянство.
Иностранец легко улыбнулся:
— Ньет. Я ньет клоун, я купца! Мой имь Леон. Леон Кутюрье!
— Воно и видать, що нехристь. И имя в вас не людское, а неначе собаче… Куть… куть! Скильки ще гамна на свити.
И хозяин с презрением плюнул на пол.
Леон Кутюрье снял с вешалки легкое пальто, нахлобучил на затылок котелок и сунул в руку хозяину крупную бумажку.
Хохол захлопал ресницами, но, прежде чем он опомнился, иностранец был на улице и зашагал вдоль садовых заборов к городу, из-за далеких труб которого рачительным и румяным хозяином скосоурилось солнце. Хозяин недоуменно смял деньги, мелкие морщинки его щек скрестились лукавой сеткой, и он хитро посмотрел в окно.
Качнул лохматой головой и произнес веско и ясно:
Был погожий и теплый предосенний день.
Леон Кутюрье беспечно пошел по тротуару в том же направлении, в котором двигались кучки муравьившихся людей.
За широким раскатом настороженно опустелой улицы открылся старый парк, над сбегавшим вниз обрывом, а под ним лениво лизала пески и ржавые глины обмелевшая, зеленоватая река.
Над самым обрывом белесой лентой легла аллея, огороженная чугунной резной решеткой, осененная столетними широколапыми липами.
Решетка взбухла грузом прижавшихся и повисших на прутьях человеческих тел.
На другой стороне реки, в заречье, покрытом прожелтью камышей, изрезанном синими червяками рукавов, по узкой гати двигались кучки крохотных рыжих букашек, поблескивая по временам металлическими искорками.
Когда Леон Кутюрье, беспрестанно извиняясь, приподымая котелок, протиснулся к решетке, издалека, слева, оттуда, где был вокзал, тяжко и надсадисто грохнули четыре удара, высоко вверху запел звоном и визгом разрезанный воздух, и над далекой гатью, на синем мареве сосняка, вспухли четыре белых клубка.
Ахнула общей грудью облепленная людьми решетка:
— Перелет, — сказал крепкий и уверенный голос.
Но не успел еще кончить слова, как взвыл снова воздух, и белые клубки повисли над самой гатью, закутав ее плотной пеленой.
— Вот это враз. Чисто сделано!
Рыжеватый и плотный в золотом пенсне, стоявший рядом с Леоном Кутюрье, плотоядно облизнулся.
Стало видно, как засуетились на гати рыжие мураши.
— Ага, не нравится! Попадет сволочам!
— Жаль, удерут все же!
— Ну, не все. Многие влипнут!
— Всех бы перехлопать. Хамье, бандиты проклятые!
Шрапнельные разрывы учащались, ложились гуще и вернее. Пожилой человек в широком пальто, стоявший об руку с хорошенькой блондинкой, повернулся к Леону Кутюрье.
— Как это называется… вот чем стреляют?
— Шрапнель, мсье. Такой трубка, который имеет много маленька пулька. Очень неприятн! Tres desagreable!
Старик опять впился в горизонт. Блондинка, распушив губы и взмахнув обещающе длинными ресницами, улыбнулась Леону Кутюрье.
— Это картечное действие? — спросила она, видимо радуясь и гордясь специальным термином.
— Oui, madame! Картешь.
Леон Кутюрье прикоснулся к котелку и отошел от решетки. Оглянувшись, увидел разочарованный взгляд, весело послал воздушный поцелуй и пошел по аллее, сбивая тросточкой мелкую гальку.
Спустился по песку к воротам, на которых тусклым золотом сверкал императорский, распластавший геральдические крылья, орел. Обе головы ему сбили камнями досужие мальчишки.
Очутившись на улице, направился к спуску в гавань, но услыхал сзади переплеск криков: «…смотрите. едут. » и звонкий грохот копыт мчащихся лошадей.
Леон Кутюрье остановился на краю тротуара и взглянул вдоль улицы.
Высоко взбрасывая белощеточные ноги, брызгая пеной с закушенного мундштука, впереди разъезда кавалерии, коней в тридцать, летел золотисто-рыжий, почти оранжевый, английский скакун, легко неся седока.
Молодой, разрумянившийся от скачки, азарта и хмеля удачи, тонкий офицерик держал в опущенной руке обнаженную шашку, и за его спиной вихрем метались длинные концы белого башлыка.
Он резко посадил коня на задние ноги у фонарного столба, прислонясь к которому стоял Леон Кутюрье, и оглянулся, как будто ища нужное лицо на тротуаре.
Очевидно, спокойная поза иностранца и хороший костюм произвели на него должное впечатление и, перегнувшись с седла, он спросил:
— Милостивый государь! Какая самая краткая дорога к пристаням?
Дрожа и заикаясь эсэсовец сказал что я служу в девятом полку
— Ну, это настоящий эсэсовец, этот все знает… Глядите, товарищ лейтенант, — офицер, ей-богу офицер!
Юра Голубь, с любопытством оглядывая немца, досадливо морщил маленький нос и сокрушенно вздыхал:
— Все берут «языка», а мне все не попадается!
— Ничего, Голубок, — тревожно прислушиваясь к замирающим вдали крикам, говорил Аниканов. — Этого добра здесь много. Успеешь.
На Травкина с ужасом смотрели глаза эсэсовского гауптшарфюрера[11]. Дрожа и заикаясь, эсэсовец сказал, что он служит в девятом мотополку «Вестланд» пятой танковой дивизии СС «Викинг», то-есть сообщил то, что было написано в солдатской книжке, вынутой из его кармана Мамочкиным. Он рассказал далее, что полк «Вестланд» состоит из трех батальонов, по четыре роты в каждом, в «ротах тяжелого оружия» имеются шести- и десятиствольные минометы. Танков в полку нет, а есть ли в других полках, он не знает. Дивизия прибыла из Югославии. Штаб стоит в деревне недалеко отсюда, но название деревни он не помнит, потому что не в состоянии запоминать русские и польские названия. Он помнит только «Москау» и «Варшау», заявил он со странным вызовом.
По голосам с Земли Травкин понял, что там его сообщение принято как нечто неожиданное и очень важное. В заключение с ним заговорил женский голос, и Травкин узнал Катю. Она пожелала ему успеха и скорого возвращения.
— Мы горячо обнимаем вас, — закончила она дрожащим от волнения и гордости за его успех голосом и, как будто сказав нечто имеющее прямое отношение к служебным делам, спросила: — Поняли вы меня? Как вы меня поняли?
— Я понял вас, — ответил он.
К рассвету разведчики очутились возле полустанка, в семи километрах от нужной им станции. Полустанок этот — одноэтажная кирпичная будка, окрашенная в желтый цвет — был обнесен двойным валом из толстых сосновых бревен. Такое же укрепление с двух сторон ограждало и деревянный железнодорожный мостик невдалеке от полустанка. Это немцы охраняли свои коммуникации от набегов партизан.
На дороге к полустанку стояла длинная шеренга автомашин, хвостом достигающая леса, из которого в этот ранний час выползли разведчики. В глубокой тишине слышались звонки телефонного аппарата в помещении станции и грубый немецкий голос. Приятно было после двухдневных скитаний по лесам увидеть уходящий в туманную даль рельсовый путь, семафор, черное колено железнодорожной стрелки.
Аниканов, остановив разведчиков условным птичьим криком, подполз к заднему грузовику и заглянул в шоферскую кабину. Она была пуста. Пустыми оказались и второй и третий грузовики. Они почти доверху были завалены порожними мешками из-под муки.
Вернувшись к своим, Аниканов сообщил об этом Травкину.
— Грузиться пришли, — сказал Аниканов, — ждут поезда.
Решил дождаться поезда и Травкин, но поезд все не показывался. Через некоторое время из станционной будки высыпали заспанные шоферы и стали расходиться по машинам, лениво галдя.
Из обрывков разговоров, хорошо слышных в тишине утра, Травкин уловил, что машины будут грузиться не здесь, а на станции и сейчас тронутся в путь. Подумав мгновение, он решил послать на станцию только двух разведчиков, остальные же будут дожидаться здесь. Немцев на станции полным-полно, и незачем рисковать всеми людьми.
Он выделил для этой цели Аниканова и Быкова, а после многократных просьб Юры Голубя назначил его третьим.
— На попутных поедем, что ли? — спросил Аниканов деловито.
Они с Быковым и Голубем поползли к задней машине и быстро влезли в нее. Заботливо укрыв Быкова и Голубя мешками, Аниканов и сам зарылся в мешки, оставив отверстие для глаз и взяв автомат наизготовку. Вскоре к грузовику неторопливо подошел немец-шофер. Он сел в машину и, дождавшись, пока тронутся передние, включил зажигание и нажал на стартер. Мотор затарахтел.
Колонна двигалась по лесной дороге. Машины подскакивали на выбоинах. Так они ехали минут пятнадцать. Вдруг шофер затормозил.
Аниканов услышал немецкий говор и увидел фигуры двух уцепившихся за борта, а затем прыгнувших в кузов немцев. На счастье разведчиков, немцы, видимо, были не склонны пачкать черные эсэсовские мундиры в мучной пыли и так и остались сидеть на заднем борту, держась подальше от мешков. Все же это было неприятное соседство. Машину подкидывало, и под мешками то и дело обозначались очертания человеческих тел. Аниканов уже начал беспокоиться: непрошенные попутчики, возможно, собрались ехать до самой станции, а это грозило серьезными осложнениями.
Дрожа и заикаясь эсэсовец сказал что я служу в девятом полку
юФП ФЧПТЙМПУШ Х ОЙИ Ч ДХЫЕ? чТСД МЙ ПОЙ УБНЙ НПЗМЙ ВЩ ПФЧЕФЙФШ ОБ ЬФПФ ЧПРТПУ. чУЕ РПУФПТПООЕЕ, ЧУЕ РТПЫМПЕ ЙУЮЕЪМП ЙЪ РБНСФЙ, Б ЕУМЙ Й РПСЧМСМПУШ Ч ОЕК ЧТЕНЕОБНЙ, ФП Ч ЧЙДЕ ВЕУЖПТНЕООЩИ ПВТЩЧЛПЧ. пОЙ ЦЙМЙ ЪБДБЮЕК Й ДХНБМЙ ФПМШЛП П ОЕК.
пДОБЛП ЬФПФ ПУФПТПЦОЩК РМБО фТБЧЛЙОБ ВЩМ ОЕПЦЙДБООП ОБТХЫЕО. фТБЧЛЙО ЧДТХЗ ХУМЩЫБМ УМЕЧБ ЫХН, ЪБФЕН ЙЪ ФЕНОПФЩ РПСЧЙМУС нБНПЮЛЙО Й ЧРПМЗПМПУБ УППВЭЙМ:
— фХФ ОЕНЕГ ПДЙО МЕЦЙФ ЧПЪМЕ ДПТПЗЙ. рШСОЩК ЛБЛ УБРПЦОЙЛ.
рТЙ ПДОПН ЧЪЗМСДЕ ОБ «РШСОПЗП» ОЕНГБ фТБЧЛЙО РПОСМ, Ч ЮЕН ДЕМП. оЕНЕГ ОЕПУФПТПЦОП ХЗМХВЙМУС Ч ЮБЭХ, ВЩМ ПЗМХЫЕО, УВЙФ У ОПЗ Й ПВЕЪПТХЦЕО нБНПЮЛЙОЩН.
нБНПЮЛЙО УЛПОЖХЦЕООП ПРТБЧДЩЧБМУС:
— пО ФБЛ Й РЕТ ОБ НЕОС. юФП НОЕ ВЩМП ДЕМБФШ?
дПМЗП ТБУУХЦДБФШ ОЕ РТЙИПДЙМПУШ. пОЙ УИЧБФЙМЙ РМЕООПЗП ОБ ТХЛЙ Й ОЩТОХМЙ Ч МЕУ. хЦЕ УМЩЫОЩ ВЩМЙ УФТБООЩЕ ДМС ТХУУЛПЗП ХИБ ЛТЙЛЙ ОЕНГЕЧ, ЪПЧХЭЙИ РТПРБЧЫЕЗП ФПЧБТЙЭБ:
рМЕООПЗП ХМПЦЙМЙ ОБ ФТБЧХ ЧПЪМЕ ПЪЕТГБ, нБНПЮЛЙО РПВТЩЪЗБМ ОБ ОЕЗП ЧПДПК Й ДБЦЕ ОЕ РПЦБМЕМ ЧМЙФШ ЕНХ Ч ТПФ ОЕНОПЦЛП УБНПЗПОХ ЙЪ ЖМСЗЙ. нБНПЮЛЙО УЙСМ Й УХЕФЙМУС ЧПЛТХЗ «УЧПЕЗП» ОЕНГБ, ТБУИЧБМЙЧБС ЕЗП ОБ ЧУЕ МБДЩ:
— оХ, ЬФП ОБУФПСЭЙК ЬУЬУПЧЕГ, ЬФПФ ЧУЕ ЪОБЕФ. зМСДЙФЕ, ФПЧБТЙЭ МЕКФЕОБОФ,- ПЖЙГЕТ, ЕК-ВПЗХ, ПЖЙГЕТ!
аТБ зПМХВШ У МАВПРЩФУФЧПН ПЗМСДЩЧБМ ОЕНГБ, ДПУБДМЙЧП НПТЭЙМ НБМЕОШЛЙК ОПУ Й УПЛТХЫЕООП ЧЪДЩИБМ:
— чУЕ ВЕТХФ «СЪЩЛБ», Б НОЕ ЧУЕ ОЕ РПРБДБЕФУС.
— оЙЮЕЗП, зПМХВПЛ,- ФТЕЧПЦОП РТЙУМХЫЙЧБСУШ Л ЪБНЙТБАЭЙН ЧДБМЙ ЛТЙЛБН, ЗПЧПТЙМ бОЙЛБОПЧ.- ьФПЗП ДПВТБ ЪДЕУШ НОПЗП. хУРЕЕЫШ.
рПМХЮЙЧ ХДБТ РП МЙГХ ПФ УЧПЕЗП «РПЛТПЧЙФЕМС» нБНПЮЛЙОБ, ПО УТБЪХ ЦЕ РПФЕТСМ ЪБ НЙОХФХ ДП ЬФПЗП ПВТЕФЕООПЕ ИМБДОПЛТПЧЙЕ Й РП-ЪЧЕТЙОПНХ ЪБЧЩМ. чППВЭЕ ПО ВПСМУС нБНПЮЛЙОБ РХЭЕ УНЕТФЙ: ЛБЛ ФПМШЛП ФПФ ОБЛМПОСМУС Л ОЕНХ, ОЕНЕГ ОБЮЙОБМ НЕМЛП ДТПЦБФШ Й ХНПМСАЭЕ ЗМСДЕМ ОБ фТБЧЛЙОБ.
лПЗДБ ЗБХРФЫБТЖАТЕТБ УВТПУЙМЙ Ч ПЪЕТП, фТБЧЛЙО УЧСЪБМУС У ъЕНМЕК. уМЩЫЙНПУФШ ОБ ЬФПФ ТБЪ ВЩМБ РТЕЛТБУОБС, Й фТБЧЛЙО РЕТЕДБМ ЧУЕ ХУФБОПЧМЕООПЕ ЙН.
рП ЗПМПУБН У ъЕНМЙ фТБЧЛЙО РПОСМ, ЮФП ФБН ЕЗП УППВЭЕОЙЕ РТЙОСФП ЛБЛ ОЕЮФП ОЕПЦЙДБООПЕ Й ПЮЕОШ ЧБЦОПЕ. ч ЪБЛМАЮЕОЙЕ У ОЙН ЪБЗПЧПТЙМ ЦЕОУЛЙК ЗПМПУ, Й фТБЧЛЙО ХЪОБМ лБФА. пОБ РПЦЕМБМБ ЕНХ ХУРЕИБ Й УЛПТПЗП ЧПЪЧТБЭЕОЙС.
— с РПОСМ ЧБУ,- ПФЧЕФЙМ ПО.
оБ ДПТПЗЕ Л РПМХУФБОЛХ УФПСМБ ДМЙООБС ЫЕТЕОЗБ БЧФПНБЫЙО, ИЧПУФПН ДПУФЙЗБС МЕУБ, ЙЪ ЛПФПТПЗП Ч ЬФПФ ТБООЙК ЮБУ ЧЩРПМЪМЙ ТБЪЧЕДЮЙЛЙ. ч ЗМХВПЛПК ФЙЫЙОЕ УМЩЫБМЙУШ ЪЧПОЛЙ ФЕМЕЖПООПЗП БРРБТБФБ Ч РПНЕЭЕОЙЙ УФБОГЙЙ Й ЗТХВЩК ОЕНЕГЛЙК ЗПМПУ.
рТЙСФОП ВЩМП РПcМe ДЧХИДОЕЧОЩИ УЛЙФБОЙК РП МЕУБН ХЧЙДЕФШ ХИПДСЭЙК Ч ФХНБООХА ДБМШ ТЕМШУПЧЩК РХФШ, УЕНБЖПТ, ЮЕТОПЕ ЛПМЕОП ЦЕМЕЪОПДПТПЦОПК УФТЕМЛЙ.
бОЙЛБОПЧ, ПУФБОПЧЙЧ ТБЪЧЕДЮЙЛПЧ ХУМПЧОЩН РФЙЮШЙН ЛТЙЛПН, РПДРПМЪ Л ЪБДОЕНХ ЗТХЪПЧЙЛХ Й ЪБЗМСОХМ Ч ЫПЖЕТУЛХА ЛБВЙОХ. пОБ ВЩМБ РХУФБ. рХУФЩНЙ ПЛБЪБМЙУШ Й ЧФПТПК Й ФТЕФЙК ЗТХЪПЧЙЛЙ. пОЙ РПЮФЙ ДПЧЕТИХ ВЩМЙ ЪБЧБМЕОЩ РПТПЦОЙНЙ НЕЫЛБНЙ ЙЪ-РПД НХЛЙ.
чЕТОХЧЫЙУШ Л УЧПЙН, бОЙЛБОПЧ УППВЭЙМ ПВ ЬФПН фТБЧЛЙОХ.
— зТХЪЙФШУС РТЙЫМЙ,- УЛБЪБМ бОЙЛБОПЧ,- ЦДХФ РПЕЪДБ.
тЕЫЙМ ДПЦДБФШУС РПЕЪДБ Й фТБЧЛЙО, ОП РПЕЪД ЧУЕ ОЕ РПЛБЪЩЧБМУС. юЕТЕЪ ОЕЛПФПТПЕ ЧТЕНС ЙЪ УФБОГЙПООПК ВХДЛЙ ЧЩУЩРБМЙ ЪБУРБООЩЕ ЫПЖЕТЩ Й УФБМЙ ТБУИПДЙФШУС РП НБЫЙОБН, МЕОЙЧП ЗБМДС.
йЪ ПВТЩЧЛПЧ ТБЪЗПЧПТПЧ, ИПТПЫП УМЩЫОЩИ Ч ФЙЫЙОЕ ХФТБ, фТБЧЛЙО ХМПЧЙМ, ЮФП НБЫЙОЩ ВХДХФ ЗТХЪЙФШУС ОЕ ЪДЕУШ, Б ОБ УФБОГЙЙ, Й УЕКЮБУ ФТПОХФУС Ч РХФШ. рПДХНБЧ НЗОПЧЕОЙЕ, ПО ТЕЫЙМ РПУМБФШ ОБ УФБОГЙА ФПМШЛП ДЧХИ ТБЪЧЕДЮЙЛПЧ, ПУФБМШОЩЕ ЦЕ ВХДХФ ДПЦЙДБФШУС ЪДЕУШ. оЕНГЕЧ ОБ УФБОГЙЙ РПМОЩН-РПМОП, Й ОЕЪБЮЕН ТЙУЛПЧБФШ ЧУЕНЙ МАДШНЙ.
пО ЧЩДЕМЙМ ДМС ЬФПК ГЕМЙ бОЙЛБОПЧБ Й вЩЛПЧБ, Б РПУМЕ НОПЗПЛТБФОЩИ РТПУШВ аТЩ зПМХВС ОБЪОБЮЙМ ЕЗП ФТЕФШЙН.
пОЙ У вЩЛПЧЩН Й зПМХВЕН РПРПМЪМЙ Л ЪБДОЕК НБЫЙОЕ Й ВЩУФТП ЧМЕЪМЙ Ч ОЕЕ. ъБВПФМЙЧП ХЛТЩЧ вЩЛПЧБ Й зПМХВС НЕЫЛБНЙ, бОЙЛБОПЧ Й УБН ЪБТЩМУС Ч НЕЫЛЙ, ПУФБЧЙЧ ПФЧЕТУФЙЕ ДМС ЗМБЪ Й ЧЪСЧ БЧФПНБФ ОБ ЙЪЗПФПЧЛХ.
чУЛПТЕ Л ЗТХЪПЧЙЛХ ОЕФПТПРМЙЧП РПДПЫЕМ ОЕНЕГ-ЫПЖЕТ. пО УЕМ Ч НБЫЙОХ Й, ДПЦДБЧЫЙУШ, РПЛБ ФТПОХФУС РЕТЕДОЙЕ, ЧЛМАЮЙМ ЪБЦЙЗБОЙЕ Й ОБЦБМ ОБ УФБТФЕТ. нПФПТ ЪБФБТБИФЕМ.
лПМПООБ ДЧЙЗБМБУШ РП МЕУОПК ДПТПЗЕ. нБЫЙОЩ РПДУЛБЛЙЧБМЙ ОБ ЧЩВПЙОБИ. фБЛ ПОЙ ЕИБМЙ НЙОХФ РСФОБДГБФШ. чДТХЗ ЫПЖЕТ ЪБФПТНПЪЙМ.
бОЙЛБОПЧ ХУМЩЫБМ ОЕНЕГЛЙК ЗПЧПТ Й ХЧЙДЕМ ЖЙЗХТЩ ДЧХИ ХГЕРЙЧЫЙИУС ЪБ ВПТФ, Б ЪБФЕН РТЩЗОХЧЫЙИ Ч ЛХЪПЧ ОЕНГЕЧ. оБ УЮБУФШЕ ТБЪЧЕДЮЙЛПЧ, ОЕНГЩ, ЧЙДЙНП, ВЩМЙ ОЕ УЛМПООЩ РБЮЛБФШ ЮЕТОЩЕ ЬУЬУПЧУЛЙЕ НХОДЙТЩ Ч НХЮОПК РЩМЙ Й ФБЛ Й ПУФБМЙУШ УЙДЕФШ ОБ ЪБДОЕН ВПТФХ, ДЕТЦБУШ РПДБМШЫЕ ПФ НЕЫЛПЧ. чУЕ ЦЕ ЬФП ВЩМП ОЕРТЙСФОПЕ УПУЕДУФЧП. нБЫЙОХ РПДЛЙДЩЧБМП, Й РПД НeЫЛБНЙ ФП Й ДЕМП ПВПЪОБЮБМЙУШ ПЮЕТФБОЙС ЮЕМПЧЕЮЕУЛЙИ ФЕМ. бОЙЛБОПЧ ХЦЕ ОБЮБМ ВЕУРПЛПЙФШУС. оЕРТПЫЕОЩЕ РПРХФЮЙЛЙ, ЧПЪНПЦОП, УПВТБМЙУШ ЕИБФШ ДП УБНПК УФБОГЙЙ, Б ЬФП ЗТПЪЙМП УЕТШЕЪОЩНЙ ПУМПЦОЕОЙСНЙ.
оП ЧПФ ТБЪДБМУС УФТБЫОЩК ЫХН, ЗТХЪПЧЙЛ ПУФБОПЧЙМУС, ЧПЛТХЗ ОЕЗП РПДОСМБУШ УХЕФБ, Й ОЕНГЩ, УЙДЕЧЫЙЕ ОБ ВПТФХ, ВЩУФТП УРТЩЗОХМЙ ОБ ЪЕНМА.
фПФЮБУ ЦЕ бОЙЛБОПЧ ХУМЩЫБМ ТПЧОПЕ ЗХДЕОЙЕ НПФПТПЧ. пО ФПЦЕ ЙОУФЙОЛФЙЧОП РТЙЗОХМ ЗПМПЧХ, ОП ЧДТХЗ, ХМЩВОХЧЫЙУШ, РПОСМ: ЬФП ЦЕ ОБЫЙ!
й ПО ЧЕУЕМП, ЛБЛ ВХДФП УПЧЕФУЛБС ВПНВБ ОЕ Ч УЙМБИ РТЙЮЙОЙФШ ЧТЕД УЧПЙН, УЛБЪБМ ЧЩЗМСОХЧЫЙН ЙЪ-РПД НЕЫЛПЧ ФПЧБТЙЭБН:
уБНПМЕФПЧ ВЩМП ЫЕУФШ, ПОЙ ДЕМБМЙ ОЙЪЛЙЕ ЛТХЗЙ ОБД МЕУПН, ХЗТПЦБАЭЕ ТПЛПЮБ.
бОЙЛБОПЧ ПУНПФТЕМУС. оЕНГЩ ЧУЕ РПРТСФБМЙУШ Ч МЕУОПК ЮБЭЕ. сЧУФЧЕООП ДПОПУЙМЙУШ ФТЕЧПЦОЩЕ ЗХДЛЙ РБТПЧПЪПЧ. уФБОГЙС ВЩМБ ВМЙЪЛП.
аТЛОХЧ НЕЦДХ НБЫЙОБНЙ, ТБЪЧЕДЮЙЛЙ ПЮХФЙМЙУШ Ч ЛАЧЕФЕ Й, ЧЩОЩТОХЧ ПФФХДБ, ВЩУФТЩН ЫБЗПН УФБМЙ ХЗМХВМСФШУС Ч МЕУ. оП Ч ФП НЗОПЧЕОЙЕ, ЮФП ПОЙ ОБИПДЙМЙУШ Ч ЛАЧЕФЕ, ЙИ ЪБНЕФЙМ МЕЦБЭЙК ФБН ОЕНЕГ. йУРХЗБЧЫЙУШ, ПО ЪБНЕТ, ОП ЪБФЕН РПДОСМ ЗПМПЧХ Й ПФЮБСООЩН ЗПМПУПН ЪБЛТЙЮБМ:
рПДОСМБУШ ВЕУРПТСДПЮОБС УФТЕМШВБ. тБЪЧЕДЮЙЛЙ ПФЧЕФЙМЙ ОЕУЛПМШЛЙНЙ БЧФПНБФОЩНЙ ПЮЕТЕДСНЙ.
рЕТЕУЛПЮЙЧ ЫЙТПЛХА РТПЗБМЙОХ, бОЙЛБОПЧ ХЧЙДЕМ РПУЕТЕЧЫЕЕ МЙГП зПМХВС. зПМХВПЛ РБДБМ ОБ ЪЕНМА, УНПТЭЙЧ НБМЕОШЛЙК ОПУ.
ьФП ВЩМЙ РЕТЧЩЕ РПУМЕ ТБОЕОЙС Й РПУМЕДОЙЕ Ч ЕЗП ЛПТПФЛПК ЦЙЪОЙ УМПЧБ. тБЪТЩЧОБС РХМС РПРБМБ ЕНХ Ч ЗТХДШ, ОЙЦЕ УЕТДГБ. вЕДОПЕ УЕТДГЕ ЕЭЕ ВЙМПУШ, ОП ЧУЕ УМБВЕК Й УМБВЕК. рПЪЦЕ ПО ПЮОХМУС ЕЭЕ ТБЪ, ХЧЙДЕМ ОБД УПВПК УПУТЕДПФПЮЕООПЕ МЙГП МЕКФЕОБОФБ Й ВПМШЫЙЕ ЗМБЪБ нБНПЮЛЙОБ, ЙЪ ЛПФПТЩИ МЙМЙУШ, ОЕ РЕТЕУФБЧБС, УМЕЪЩ.
ч МЕУХ ОБЮЙОБМБУШ ЗТПЪБ. дХВЩ, РПЛТЩФЩЕ НПМПДПК МЙУФЧПК, ЗХДЕМЙ РПД РПТЩЧБНЙ ЧЕФТБ, Й ФЩУСЮЙ ТХЮШЕЧ ЪБВЕЗБМЙ РПД ОПЗБНЙ, РПДПВОП УФБКЛБН НЩЫЕК.
пО РПРЩФБМУС УЧСЪБФШУС У ъЕНМЕК, ОП ВЕЪХУРЕЫОП. нПЦЕФ ВЩФШ, НЕЫБМЙ ЬМЕЛФТЙЮЕУЛЙЕ ТБЪТСДЩ. ьЖЙТ ЙУФПЫОП ЛТЙЮБМ Ч ФТХВЛХ, ЧТЕНС ПФ ЧТЕНЕОЙ УХИП РПФТЕУЛЙЧБС.
рПД ОПЗБНЙ УФТХЙМЙУШ ТХЮЕКЛЙ, ОБ РМЕЮЙ РБДБМЙ ФСЦЕМЩЕ ЛБРМЙ. мЙЧЕОШ УНЩМ У ПЛПУФЕОЕЧЫЕЗП МЙГБ НБМШЮЙЛБ УМЕДЩ РЩМЙ Й ФТЕЧПЗ, Й ПОП УЧЕФЙМПУШ Ч ФЕНОПФЕ.
бОЙЛБОПЧ Й нБНПЮЛЙО РПДРПМЪМЙ УПЧУЕН ВМЙЪЛП Л УФБОГЙПООЩН РПУФТПКЛБН. рТЙ УЧЕФЕ ЮБУФП ЧУРЩИЙЧБАЭЙИ НПМОЙК ПОЙ ХЧЙДЕМЙ ДЧБ ЗТХЦЕОЩИ УПУФБЧБ. оБ РМБФЖПТНБИ ПДОПЗП ЙЪ ОЙИ ЮЕТОЕМЙ НПЭОЩЕ ЗТПНБДЩ ФБОЛПЧ.
рБТПЧПЪЩ РЩИФЕМЙ, ЙУРХУЛБС ЛМХВЩ РБТБ Й ПУЩРБС ЙУЛТБНЙ ТЕМШУПЧЩК РХФШ. чПЪМЕ РБЛЗБХЪПЧ, ПЗПТПЦЕООЩИ ЛПМАЮЕК РТПЧПМПЛПК, УОПЧБМЙ МАДЙ, ТБЪЗПЧБТЙЧБС ОБ ПУФПЮЕТФЕЧЫЕН ОЕНЕГЛПН СЪЩЛЕ. рПФПН ТБЪДБМЙУШ ЛТЙЛЙ ЮБУПЧЩИ, ПФЗПОСЧЫЙИ ПФ РПМПФОБ ЦЕМЕЪОПК ДПТПЗЙ ЗТХРРХ ЛТЕУФШСОПЛ У НЕЫЛБНЙ ЪБ УРЙОПК. дПОПУЙМЙУШ ЧПЪЗМБУЩ Й РТЙЮЙФБОЙС ЬФЙИ ЛТЕУФШСОПЛ:
— пУШ, ВЙУПЧЙ ДХЫЙ, ОЙЛХДЩ ОЕ РХУЛБАФШ.
бОЙЛБОПЧ ВЩМ ОЕДПЧПМЕО УПВПК. й ЪБЮЕН ПО РПМЕЪ Ч ЬФПФ РТПЛМСФЩК ЗТХЪПЧЙЛ? нПЦЕФ ВЩФШ, ОЕ МЕЪШ ПО ФХДБ, зПМХВШ ВЩМ ВЩ ЦЙЧ. пО, УЙВЙТСЛ, РТЙЧЩЮОЩК Л ФБКЗЕ, ЮЕЗП ПО РПМЕЪ Ч ФХ НБЫЙОХ.
«оХ ЧПФ ПОЙ, ОЕНГЩ, ИПДСФ,- ДХНБМ бОЙЛБОПЧ.- б ЛФП ЙЪ ОЙИ ЪОБЕФ ЪБДБЮХ УЧПЕК ДЙЧЙЪЙЙ? чПЪШНЕЫШ ЛБЛПЗП-ОЙВХДШ ЪБНХИТЩЫЛХ Й ПРСФШ ОЙЮЕЗП ОЕ ЧЩЧЕДБЕЫШ ФПМЛПН».
чОЙНБОЙЕ бОЙЛБОПЧБ РТЙЧМЕЛМЙ ДЧБ ФПЭЙИ ОЕНГБ Ч ЫЙТПЛЙИ ЮЕТОЩИ ВМЕУФСЭЙИ РМБЭБИ. рТЙ УЧЕФЕ НПМОЙК ПО ЧЙДЕМ ЙИ ФП ЧНЕУФЕ, ФП РП ПФДЕМШОПУФЙ,- ПОЙ ЗТПНЛП, ПФТЩЧЙУФЩНЙ ЗПМПУБНЙ ТБУРПТСЦБМЙУШ ЪДЕУШ. ьФЙ ПЖЙГЕТЩ, ЧЙДЙНП, УПЫМЙ У ФПК МЕЗЛПЧПН НБЫЙОЩ, ЮФП ПУФБОПЧЙМБУШ ЧПЪМЕ ЪБДОЕК УФЕОЩ ВМЙЦБКЫЕЗП РБЛЗБХЪБ. еЦБУШ РПД РПФПЛБНЙ ДПЦДС, бОЙЛБОПЧ РПДХНБМ РТП зПМХВС: ЦЙЧ МЙ ПО ЕЭЕ? мЕЦЙФ, ВЕДОСЗБ, РПД ДПЦДЕН. иПТПЫП ВЩ ТБЪДПВЩФШ ДМС ОЕЗП ЧПФ ФБЛПК РМБЭ, ЛБЛ ОБ ЬФЙИ ЖТЙГБИ.
— б МЕКФЕОБОФ? пО ОЕ ЗПЧПТЙМ, ЮФПВЩ «СЪЩЛБ» ВТБФШ.
бОЙЛБОПЧ ЧОЙНБФЕМШОП РПЗМСДЕМ Ч МЙГП ФПЧБТЙЭБ.
— нЩ ЬФП НЙЗПН ПВФСРБЕН,- МБУЛПЧП УЛБЪБМ ПО,- Б РПФПН ДПНПК УТБЪХ.
нБНПЮЛЙО ПФЮБСООП НБИОХМ ТХЛПК Й ЧДТХЗ, ОБВТБЧ Ч МЕЗЛЙЕ ЧПЪДХИБ, РТЙРПДОСМУС. ч ЧПУФПТЗЕ ПФ УЕВС УБНПЗП, РПДОСЧ МЙГП РПД ИМЕЭХЭЙЕ УФТХЙ ДПЦДС, ПО ОБЮБМ ФЧЕТДЙФШ УЛПТПЗПЧПТЛПК, ЛБЛ Ч МЙИПТБДЛЕ:
— дБЧБК, чБОС. дБЧБК! мБДОП, чБОС. уДЕМБЕН. оЕХЦЕМЙ ОЕ УДЕМБЕН?
пОЙ РПРПМЪМЙ Л НБЫЙОЕ, РТПМЕЪМЙ РПД РТПЧПМПЛПК Й ЪБФБЙМЙУШ. дПЦДШ ВЕУРТЕТЩЧОП МЙМ, УФЕЛБС РП РПМЙТПЧБООПНХ ЛХЪПЧХ НБЫЙОЩ.
— сУОП, ЗЕОЕТБМ,- ХУРПЛБЙЧБАЭЕ ВПТНПФБМ бОЙЛБОПЧ. рТПЫМП ОЕ НЕОШЫЕ ЮБУБ, РТЕЦДЕ ЮЕН РПУМЩЫБМЙУШ ЫБЗЙ Й ПДЙО ЙЪ ПЖЙГЕТПЧ УЛБЪБМ:
пО ХРБМ, РПМХЮЙЧ ПФ бОЙЛБОПЧБ ХДБТ ОПЦПН Ч ЗТХДШ. б ЧФПТПК, ПЗМХЫЕООЩК Й РТЙЦБФЩК МЙГПН Л ВХТОП ЧЪДЩНБАЭЕКУС ЗТХДЙ нБНПЮЛЙОБ, РПФЕТСМ УПЪОБОЙЕ.
оЕНГЩ ЧПЛТХЗ ЧУЕ ФБЛ ЦЕ УОПЧБМЙ ПФ РБЛЗБХЪПЧ Л УПУФБЧБН Й ПВТБФОП Й ЕЦЙМЙУШ РПД РПФПЛБНЙ ДПЦДС.