какие ребята кто их видел
Какие ребята кто их видел
© Михаил Жванецкий, 2015
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015
Я не собирался быть писателем и, видимо, им не стал. Правда, в молодости была какая-то веселость, привычка к смеху вокруг себя.
Мы смеемся вместе. Вы смешите меня, потом этим же я смешу вас. Приятно, что мои рассказы стали привлекать публику, для чего большое значение имеет интонация. Мы так и жили все эти годы: говорили одно, думали другое, пели третье. Опровергали слова жестом, придавали другой смысл интонацией, и самому хотелось уцелеть и сохранить сказанное.
Три-четыре раза что-то печатали, но после публикации компания как-то рассыпалась.
А еще, говорят, это нельзя читать глазами. А чем? Мне нетрудно было читать вслух, и я ушел на сцену. Нашел свой школьный легкий портфель, набил руку, появилось актерское мастерство. Начал подмигивать и ругаться, если кто-то что-то не понимал: ну и публика сегодня. По рукам пошли записи. «Эх, – вздыхало начальство, – вы способный человек, но эти пленки…» А что мне с пленками – издавайте.
Я пытался расставить написанное последовательно или по темам. Чем можно связать разрозненное? Своей жизнью. Концовку додумаете сами.
А я, разбив написанное на главы, приглашаю вас к чтению. Если будет трудно читать, мой голос поможет вам, как вы помогали мне все мои трудные годы.
Действительно. Данные потрясают своей безжалостностью. Тридцать пять рокiв творческой, тридцать пять рокiв производственной деятельности и где-то шестьдесят общей жизни с ее цветными и бесцветными страницами. Как же прошли эти двадцать пять, если считать с 88‑го, и тридцать пять, если с 54‑го года.
Позвольте перейти к общим рассуждениям. Хочется сказать: в наших биографиях отразилась биография всей страны, годы застоя были для нас годами расцвета, то есть годы нашего расцвета пришлись как раз на годы застоя.
В голове фраза: «Раньше подполье было в застолье, потом застолье в подполье».
Я сам, будучи большим противником дат, юбилеев, годовщин, паспортов, удостоверений и фотографий, никак не желаю подводить итоги, ибо после этого как-то неудобно жить дальше.
Познакомились мы з Ильченко где-то в 54‑м году. Я их всех постарше буду. У нас, значит, так: Роман поярче на сцене, Виктор – в жизни, я весь в мечтаниях, поэтому меня надувает каждый, на что я непрерывно жалуюсь через монологи и миниатюры.
То, что творится на сцене, вам видно самим, поэтому про Ильченко. То есть человек, перегруженный массой разнообразных знаний. Там есть и как зажарить, и как проехать, и как сесть в тумане, и куски из немецкой литературы, какие-то обрывки римского права. Плохо, что эти знания никому не нужны и даже женщины любят нас за другое, а напрасно. Мне нравятся в Ильченко большая решительность, безапелляционность, жажда действовать, что безумно завораживает тех, кто его не знает.
Приехал он в Одессу чуть ли не из Борисоглебска, аристократически прельщенный шумом и запахом морской волны. Я сидел в Одессе, тоже прельщенный этим, и мы сошлись. Извините, у меня все время в голове фраза: «Партия вам не проходной двор». Секундочку…
Так вот, с детства мы трое мечтали связать свою жизнь с морем и связывались с ним неоднократно, но мечту осуществим, видимо, сразу после жизни.
Роман знает значительно меньше, но все применяет, я знаю мало, но применяю больше. А Ильченко свои знания никогда применить не может, поэтому тащит их за собой и пугает ими одиноких женщин. Тем не менее сколько написано по его идеям и хорошего и плохого, сколько неудачных миниатюр создано по его замыслам. Нельзя также не отметить облагораживающую роль его фамилии в нашей тройке. Представляете: Кац, Жванецкий и Ильченко! Расцветает снизу вверх. Извините, эта фраза: «Партия вам не проходной двор, товарищи! Закройте дверь, мы закончили разговор. Что у вас там. »
Мы с Ильченко познакомились где-то в 54‑м году в Одессе, а с Карцевым сошлись где-то в 1960 году. И конечно, конечно, наша жизнь всю жизнь была связана с Ленинградом. Без лести скажу, здесь как нигде публика чувствует талант, и так же безошибочно его чуяло начальство.
Как появились мы в 58‑м году на этой сцене, так перманентно и продолжаем и до сих пор. Как тяжело даются слова: «тридцать лет тому назад». И хотя эту молодость не назовешь счастливой, но что нам был дождь, что снег, что проспект Металлистов, когда у нас впереди была репетиция с Райкиным.
В 60‑м Райкин приехал в Одессу, мы ему опять показали себя, и я видел, как на сцене тронулся Кац, как он сошел с ума, что-то с ним стряслось: остановившийся взгляд, сумасшедший вид.
– Что с тобой? – спросил я заботливо-завистливо, как всегда.
– Астахов передал, что Райкин передал: завтра прийти в санаторий Чкалова в одиннадцать утра.
Для человека, с трех раз не попавшего в низшее цирковое, для человека, шесть раз посылавшего свои фото в обнаженном виде в разные цирки страны с оплаченным отказом, это перенести было невозможно. И он сошел с ума.
Райкин добил его, дав ему арбуз и отпечатанное в типографии заявление: «Прошу принять меня на работу…» Осталась только подпись, которую не было сил поставить.
На первом этаже дома по улице Ласточкина был дан ужин в честь великого и народного артиста РСФСР Райкина. Наша самодеятельность приникла к окнам, Ромын батька, футболист и партизан Аншель Кац, разносил рыбу и разливал коньяк. Мать двоих детей Каца сыпала в бульон мондалах, сосед по коммуне, районный прокурор Козуб, в коридор от ненависти не выходил, ибо опять они здесь что-то затевают.
Райкин был нечеловечески красив – это он умел. Песочные брюки, кофейный пиджак, платочек и сорочка – тонкий довоенный шелк, и это при таком успехе, и это при такой славе, и это у Каца дома, и это вынести было невозможно, и мы молча пошли на бульвар и молча пошли на работу. Особенно я. Я тогда работал сменным механиком по портовым кранам и уже получал сто пять рублей.
В голове вертится фраза:
– Простите, вчера была пять.
– Я же говорю, уже шесть.
Первым сошел с ума Кац, вторым я. Я стал получать его письма в стиле апреля 1960 года и с тем же правописанием.
«И тогда сказал Аркадий Исаакович: «Сейчас мы едем прописываться», – и мы сели в большую черную машину, не знаю, как она называется, и поехали в управление, и он сказал: «Посиди», и он зашел к генералу, а я совсем немного посидел, и он вышел и сказал: «Все в порядке», – и мы поехали обратно, и нас все узнавали, и мы ехали такие щастливые».
Как мне было хорошо читать эти письма, сидя на куче угля, прячась от начальства, и только один раз пришло письмо вдвое толще, в том же библейском стиле:
«И тогда он сказал мне: «Завтра у нас шефский концерт, может, ты попробуешь что-нибудь свое?» И я прочел твой монолог, и его хорошо принимали, и он сказал: «Мы включим тебя с этим монологом в избранное». Я посылаю тебе программку, посмотри там в глубине».
И только тут я заметил, что держу во второй или в третьей руке программу, развернул – и сошел с ума…
Что мне было делать на той куче угля, и каким же я был, если б сказал своему начальнику Пупенко: «Смотрите, вот программа Райкина, а вот моя фамилия». И я полез в трюм, где сломалась выгребальная машина С‑153, что выгребает уголь на просвет под грейфер, и только слеза на пыльной щеке – благодарность себе, судьбе, Кац-Карцеву-Кацу и сказочному стечению обстоятельств.
Как все евреи тянут друг друга, так Кац потащил за собой Ильченко, который к тому времени уже что-то возглавлял в пароходстве и уже приобрел первые навыки в демагогии и безапелляционности. Если б мы его не показали Райкину, он был бы замминистра или зампредоблсовпроса или предзамтурбюро «Карпаты» з пайкамы, з персональной черной, з храпящим шофером в сдвинутом на глаза кепаре, вiн кожний piк вiпочивав бы в санатории ЦК «Лаванда» у «люксе» з бабою, з дитямы, гуляв по вечерам до моря, по субботам напывавсь у компании таких же дундуков, объединенных тайным знанием, что эта система ни к херам не годится, и в любом состоянии решал бы вопросы з населением. Находясь з ним в крайней вражде.
Какие ребята кто их видел
Мы уже не говорим о том, что правда второй половины хх века допускает некоторую ложь и называется подлинной.
Мужество же наоборот, протекает скрытно и проявляется в зкстремальных условиях трансляций по телевидению.
Понятие честности толкуется значительно шире: От некоторого надувательства и умолчания, до полного освещения крупного вопроса, но только с одной стороны.
Форму замкнутого круга приняло глубокое доверие в сочетании с полным контролем.
Человека говорящего «да» подвергают тщательному изучению рентгеноскопией не скрывается ли за этим «нет». Точный ответ дает только анализ мочи, который от него получить трудно, так же как и резолюция «выполнить» может включать в себя самый широкий смысл: От «не смейте выполнять», до «решайте сами».
Под микроскопом хорошо видны взаимовыручка и поддержка, хотя и в очень ослабленном виде.
Приятно отметить, что с ростом городов чувства и понятия потеряли столь отталкивающую в прошлом четкость, легко и непринужденно перетекают из одного в другое, как разные цвета спектра образуют наш теперешний белый свет.
О себе я могу сказать твердо. Я никогда не буду высоким. И красивым. И стройным. Меня никогда не полюбит мишель мерсье. И в молодые годы я не буду жить в париже. Я не буду говорить через переводчика, сидеть за штурвалом и дышать кислородом.
К моему мнению не будет прислушиваться больше одного человека. Да и эта одна начинает иметь свое. Я наверняка не буду руководить большим симфоническим оркестром радио и телевидения. И фильм не поставлю. И не получу ничего в каннах. Ничего не получу в смокинге, в прожекторах в каннах. Времени уже не хватит. Не успею.
Никогда не буду женщиной. А интересно, что они чувствуют? При моем появлении никто не встанет. Шоколад в постель могу себе подать. Но придется встать, одеться, приготовить. А потом раздеться, лечь и выпить. Не каждый на это пойдет. Я не возьму семь метров в длину. Просто не возьму. Ну, просто не разбегусь. Ну, даже если разбегусь. Это ничего не значит, потому что я не оторвусь. Дела. Заботы.
И в этом особняке на набережной я уже никогда не появлюсь. Я еще могу появиться возле него. Против него. Но в нем?! Так же и другое. Даже простой крейсер под моим командованием не войдет в нейтральные воды. Из наших не выйдет. И за мои полотна не будут платить бешеные деньги. Уже нет времени!
И от моих реплик не грохнет цирк и не прослезится зал. И не заржет лошадь подо мной. Только впереди меня. И не расцветет что-то. И не запахнет чем-то. И не скажет девочка: «Я люблю тебя». И не спросит мама: «Что ты ел сегодня, мой мальчик?» Но зато. Зато я скажу теперь сыну: «Парень, я прошел через все. Я не стал этим и не стал тем. Я передам тебе свой опыт».
Вы пробовали когда-нибудь зашвырнуть комара? Далеко-далеко? Он не летит. То есть он летит, но сам по себе и плюет на вас. Поэтому надо быть очень легким и независимым.
А я говорю: Если раздуть свои радости до размеров неприятностей, то можно и от них получать наслаждение.
Когда от меня ушла жена, я испытал такое эмоциональное потрясение, ну, как вам понятно об’яснить. Вот пьешь одну рюмку, вторую, третью, а в четвертой вода.
Чем больше женщину мы меньше, тем меньше больше она нам.
— К тебе можно зайти?
— Можно. Но есть нюанс.
— Какой?
— Муж.
— Значит ты замужем? Поздравляю. Ну как?
— Хорошо.
— Муж хорош?
— Хорош, но есть нюанс.
— Какой?
— У него семья.
— Ага. Так он с ней?
— С ней, но есть нюанс.
— Какой?
— Он у меня все время.
— Значит, хорошо?
— Хорошо, но есть нюанс.
— Какой?
— Я люблю другого.
— Почему же ты не там?
— Он меня не любит.
— Значит можно зайти?
— Конечно.
В 1953 году я поступила в среднюю школу N%5, которую закончила в 1964 году, проучившись 6 классов.
Потом, вопреки просьбе родителей, выехала в ленинград, где с помощью подруги без прописки устроилась в мнр 49 мпс дпр укх, где и прописалась в 49 комнате на 2 койке.
В январе 1965 года к нам пришел новый преподаватель курст кондрат гаврилыч по подаче жидких первых в поездах дальнего следования. Мы с ним сблизились на празднике в момент торжественного вечера в училище. В ответ на мое предложение жениться он показал фотографии двух детей с ихней женой, после чего мы расстались по его просьбе.
В мае 1965 года я закончила профучилище N%3, работая официантом-передатчицей в мнр 49 мпс дпр укх, выгоняя 120-130 рублей в месяц. В июле 1965 года к нам пришел новый украинец гаврилюк константин викторович, 40-го года рождения, прораб. Мы с ним сблизились во время загородной прогулки 16 августа 65 года в 23 часа пополудни. В ответ на мое предложение пожениться гаврилюк ответил: «Подожди, вот встану на ноги», после чего мы расстались. Встретились на следующий день, 17 августа 1965 года в мнр. Я сказала, что ради него могу перейти в другое унр, но он сказал, что сам ради меня уйдет к чертовой матери, что он и сделал на третий день. После я искала его, но не имея данных местопребывания, он пропал. 12 Ноября 65 года я его забыла.
На танцах сблизилась с карташовым олегом константиновичем, который оказался меерсоном давидом борисовичем, 36 года рождения, русский, экономист. В ответ на мое предложение пожениться он ответил, что подождите, я тут сейчас, я сейчас тут. Все мои поиски увенчалмсь неудачей, ввиду отсутствия адреса и места работы. После этой встречи меня назначили накладчицей вторых, и я забыла меерсона давида борисовича.
Собрание произведений в одном томе
Впервые в серии представлен сборник короля юмора, великого сатирика Михаила Жванецкого. В книгу вошли самые известные произведения, написанные за последние сорок лет. «Михаил Жванецкий выше всех почетных званий и глубже любых определений. Это уже не просто имя, а особое понятие, которое закрепилось в сознании нескольких поколений. Проникновение его творчества в массы феноменально, он стал действительно народным писателем».
Оглавление
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Собрание произведений в одном томе предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
…В 1958 году «Парнас‑2» был представлен А. Райкину в Ленинграде. Актеры все сели в зал, а мы после их спектакля вышли на еще горячую сцену… Начался ленинградский период вначале Р. Карцева, затем — В. Ильченко и в 1964 году — мой.
Три года без копейки и квартиры с одними надеждами и, как рассказывала моя теща во дворе, — с одними автографами. Жена ушла от меня правильно. Театр Райкина не платил три года. Они, оказывается, перерасходовали средства, да и необязательно покупать у того, кто сам приносит и ликует от похвал.
Р. Карцев одалживал по десятке, залезая под кровать и копаясь в чемодане, мама посылала в письмах по три рубля. Я ходил пешком на Васильевский в столовую при Кунсткамере (там обед стоил 50 коп.) и наконец рухнул, не смог. Сказал А. И. Р., что я уезжаю, и, главное, его жене, что и сыграло свою роль: первые 500 рублей и первый спектакль «Светофор» в 1967‑м, и с тех пор я профессионал, могу заработать. С 1969 года я живу в Ленинграде и пишу, пишу, пишу и, к сожалению, читаю это вслух на всяких вечерах, то есть читаю то, что не берет театр, но все-таки этого делать не следовало. Меня, целуя и обнимая, увольняют. Я пытался спиться, но довольно неумело…
Какое-то напутствие из 70‑х
— Товарищи! Мы все собрались сегодня, чтобы почтить игроков в футбол, выбывающих за рубеж.
Товарищи игроки! Народ вам доверил игру в футбол. Почему народ не доверил игру в футбол врачам или писателям? Потому что интеллигенция такого доверия не выдерживает — у нее пенсне падает. Дай писателю мяч, он его сразу пошлет не туда. У нас уже были такие случаи, поэтому народ это дело доверяет вам.
Народ вас одевает, обувает, кормит, поит, стрижет. Вам остаются пустяки — выиграть все игры. Золотая богомать должна быть наша. Нам нужна победа. Ничья нам не нужна. Я уже не говорю о поражении, которое мы не потерпим.
Запомните памятку игрока, выбывающего за рубеж. Прежде всего — ничего, никто, нигде, ни о чем. Ни пипсни! Это спорт, это игра. Здесь главное — престиж и тайна! До последнего момента мы не должны знать, кто поедет. Те, кто выехал, пусть думают, что они остались, а те, кто остался, пусть думают, что хотят. Из тех, которые все-таки выехали, никто не должен знать, кто выйдет на поле. Из тех, кто выйдет, никто не должен знать, кто будет играть. Из тех, кто будет играть, никто не должен знать, с кем будет играть. Кое-кто говорит, что команда будет несыгранна. Пусть противник, как огня, боится нашей несыгранной команды. Пусть и в слабом виде — наша команда будет пугалом для всех остальных.
Игроку, выбывающему за рубеж, ясно, что он должен победить, но неясно, как это сделать. Для этого, перед тем как дать пас, сядь, подумай, кому ты даешь мяч. В чьи руки пойдет народное добро? Куда он смотрит? Какие у него взгляды? Готов ли он к твоему мячу? Перед тем как ударить по воротам, сядь, подумай, а вдруг — мимо. Что скажут твои товарищи из вышестоящих организаций? Какой вой подымет белоэмигрантское охвостье. Подумай об ответственности и лучше отдай мяч назад. Там старшие товарищи, они разберутся. И помни: если народ поставил тебя левым крайним, люби свой край! Береги свой край! Наш край врагу не отдадим!
Кое-кто злопыхательствует про недостатки техники и материальной базы. Правильно говорят злопыхатели, есть недостаток — нет базы, а мы восполним все это дружбой, напором и душевно-духовными качествами.
Мы получили приветственные телеграммы от наших славных тружеников. Разрешите зачесть:
«Мы, работники рыболовного колхоза имени Залпов Авроры, в честь чемпионата мира обязуемся переловить всю рыбу, оставшуюся в Каховском море. Подпись: колхозные рыболовы».
В заключение скажу от себя: возвращайтесь с победой, если вы любите своего тренера. В крайнем случае он один ответит за все! Спасибо за внимание!
Слово берет особоуполномоченный врач-психолог:
— Победить! Вашу… Во что бы то ни стало — победить! Наши мальчики! Наши ребята! Вперед! Каждый незабитый мяч — это вода на мельницу врага. Товарищи! Ребята! Мальчики! Если вы не выиграете, каждый день будут собрания с докладами по два часа. Победить! У тебя мама есть? А ты подумал о том, что скажут маме вышестоящие организации? Все смотрят на вас по телевизору. Проиграть мы имеем возможность, но не имеем права! Если проиграем — все кончено! Лучше не возвращайтесь! То есть возвращайтесь, но не появляйтесь! Для встречи выделена команда боксеров!
Я говорю, товарищи, спорт — это есть спорт: один раз можно и выиграть, а можно выиграть и не раз. Все золото должно быть наше, и серебро, и бронза! Товарищи! Ребята! Мальчики! Вы же любите своего тренера, вы же не хотите, чтобы он один ответил за все!
Ой! Зачем столько нервов тратить? Посмотрите, кто наши соперники. Италия. Что, мы их боимся? Кто боится Италию, встаньте! Никто не боится.
Чили. Ну что такое Чили-чили-чили? Чили! Ой! Мы же их переиграем в первые десять минут. Мы ж им навяжем такой самашедший темп, что они удерут со стадиона, лягут ниц. Мы ж по ним будем носиться туда-сюда и забивать. Через пятнадцать минут уйдем.
Корея — это ж наши друзья! Что, они не поймут? Португалия. Эйсебио… Ой, кто он такой? Ой, то ж пацан. Мы его в клещи возьмем, и он до конца своих дней оттуда не выберется. Он же не видел наших клещей! Швейцария… Что это за страна? Она ж меньше Могилева. Какая ж у них команда? На нее крикнешь, и она умрет. И ходить не надо на игру. Двух ребят поздоровей, чтоб покрикивали, и все.
Перехожу к главному ореху — Бразилия. Команда ничего. Там кое-кто может нам исказить картину. Но у всех один дефект — не приспособленные к Англии. У них жара, а у нас в Англии туман. Мы им навяжем самашедшую скорость с силовой борьбой в тумане. Туман надо обязательно использовать. Начать игру так, чтобы они даже не видели, когда мы на поле выбежим. А потом перебегать, мелькать в тумане. Пусть они нас ищут. Может, и не найдут. А к концу игры мы из тумана повыскакуем и навяжем им силовую борьбу с самашедшей скоростью. Тут они и побегут и за явным преимуществом прекратят сопротивление!
Болельщик. Я маленький человек. Я телеболельщик. У меня душа в теле. У меня маленькая просьба о маленьком одолжении: мы, болельщики, хотим смотреть по телевизору побольше матчей. Если вы вылетите в самом начале, телевидение потеряет к ним и к нам интерес, и мы ничего не увидим. Кому интересно смотреть пьесу, где героя убивают в первом акте. Ребята, держитесь до последнего. Чепляйтесь зубами. Мы хотим видеть все матчи.
Грузин. За грузинский футбол я спокоен. Нам слава не нужна. У нас есть Слава — Метревели, есть Миша Месхи, Хурцилава. ФИФА боялась чемпионат в Тбилиси проводить. ФИФА решила — в Лондоне. А в Тбилиси мы бы им классный футбол показали — у нас как раз на будущий год взлет намечается. А вот что скажу ниже. Я понятно говорю — ниже? Я не буду нагибаться, я просто скажу ниже. Если проиграете — ничего страшного — будет совещание ФИФЫ. И вынесут постановление считать вас чемпионами. У нас как в этом году договорились: семнадцать команд, из них три вылетало. Боролись, боролись, убивали друг друга, травмировали. Зачем? Чемпионат кончали, было совещание, и все хорошо. Семнадцать команд было, три выскочили, осталось девятнадцать.
Главное в спорте — это не борьба. Главное — совещание. Мы желаем нашим футболистам успехов в Англии. Мы будем болеть за них. Ни пуха ни пера!
— Дети, дети, поближе. Старшие внизу, не заслоняйте собой младших. Родители на стульях. Мамаша, возьмите на руки маленького, чуть в сторонку, чтоб не заслонял… Вот так… Сзади плотнее, пожалуйста. Сейчас, сейчас… Минутку. Кто спешит… Все успеют… Вот вы очень высокий… Пропустите вперед девушку… А вы почему не хотите… Ближе. Плотнее. Улыбайтесь… Вы, вы. Не надо грустить. Пусть вы останетесь веселым… Вот-вот… Хорошо. Все улыбаются. Внимание. Пли.
Ум и талант не всегда встречаются. А когда встречаются, появляется гений, которого хочется не только читать, но и спросить о чем-то.
Самое вкусное вредно.
Самое приятное аморально.
Самое острое незаконно.
Отсюда такая задумчивость в глазах каждого сидящего на собрании.
Хорошенькую женщину надо подержать на морозе, подождать, пока она чуть присыпется снегом, потом ввести в помещение и быстро целовать, пока она не оттаяла.
Они очень вкусны со снежком до своих сорока и до ваших пятидесяти.
Он так упорно думал о куске колбасы, что вокруг него собрались собаки.
Ты женщина. Ты должна: раз — лежать! И два — тихо!
Когда мы добьемся, что руководитель, специалист, интеллигент будет один и тот же человек, мы постараемся, чтоб он нам сказал: «Спасибо, ребята!»
Леониду Осиповичу Утесову
Мы живем в такое время, когда авангард искусства располагается сзади.
Нет, что-то есть в этой почве. Нет, что-то есть в этих прямых улицах, бегущих к морю, в этом голубом небе, в этой зелени акаций и платанов, в этих теплых вечерах, в этих двух усыпанных огнями многоэтажных домах, один из которых медленно отделяется от другого и пропадает. Нет, что-то есть в этих людях, которые так ярко говорят, заимствуя из разных языков самое главное.
— Я хожу по Одессе, я ничего не вижу интересного.
— Вы и не увидите, надо слышать. И перестаньте ходить. Езжайте в Аркадию стареньким пятеньким трамваем, садитесь на скамейку, закройте глаза… Шшш, — вода накатывается на берег, — ш‑ш‑ш…
— Внимание! Катер «Бендиченко» отходит на десятую станцию Фонтана…
— «Это очень, очень хорошо…»
— Потерялся мальчик пяти-шести лет, зовут Славик. Мальчик находится в радиоузле. Ненормальную мамашу просят подойти откуда угодно.
— Граждане отдыхающие! Пресекайте баловство на воде! Вчера утонула гражданка Кудряшова, и только самозабвенными действиями ее удалось спасти.
— Ой, я видела эту сцену. Они все делали, но не с той стороны. А, это искусственное дыхание не с той стороны… Она хохотала как ненормальная.
— Скажите, в честь чего сегодня помидоры не рубль, а полтора? В честь чего?
— В честь нашей встречи, мадам.
— Остановись, Леня! Что делает эта бабка?
— Она думает, что она перебегает дорогу. Я не буду тормозить.
— У вас есть разбавитель?
— В плоских бутылках…
— У вас же был всегда!
— Не надо кричать. Вы могли отделаться улыбкой.
— Что ты знаешь! Я не могу с ним ходить по магазинам, он им подсказывает ответ. «Скажите, пива нет?» Они говорят: «Нет». — «А рыбы нет?» Они говорят: «Нет». Тридцать лет я с ним мучаюсь. Он газету не может купить. Он говорит: «Газет нет?» Они говорят: «Нет».
— Алло, простите, утром от вас ушел мужчина… Ну не стесняйтесь, мне другое надо узнать. Каким он был, вы не вспомните? Кольцо, сустав, очки, брюки серые потрепанные… А, значит, это все-таки был я! Извините.
— Что ты знаешь! У него печень, почки, селезенка… Весь этот ливер он лечит уже шестой год.
— А нас вчера возили в оперный.
— Внимание! Катер «Маршал Катуков» через десять минут…
— «Если б жизнь твою коровью исковеркали любовью…»
Откройте глаза. 24 марта. Никого. Пустынный пляж. Ветер свободно носится в голых ветвях. Прямые углы новых районов, параллельно, перпендикулярно. Приезжие зябнут в плащах.
— Скажите, где можно увидеть старую Одессу?
— Неверно, старого кладбища уже тоже пока нет. Есть сквер, молодые деревья на месте старых могил о чем-то символически молчат. Так и живем, не зная, кто от кого произошел, определяя на глаз национальность, сразу думая о нем худшее, вместо того чтобы покопаться…
Вдали трубы заводов, новые районы, по которым сегодня этот город можно отличить от других. Дети из скрипок ушли в фигурное катание, чтоб хоть раз мелькнуть по телевидению. Новый порт, аммиачный завод, ВАЗ‑2101, 02, 03…
Но закройте глаза… Проступают, отделяются от старых стен, выходят из дикого винограда, из трещин в асфальте и слышны, слышны, слышны…
— Вы же знаете, у него есть счетная машинка, он теперь все подсчитывает. Услышал об урожае, пошевелил губами, достал машинку и что-то подсчитал. То ли разделил урожай на население минус скот, то ли помножил свои дни на количество съедаемого хлеба и сумму подставил под урожай в качестве знаменателя. У него есть счетная машинка, он все время считает, он как бы участвует в управлении страной. Он прикинул количество чугуна на каждую нашу душу. А бюджеты, расходы, займы… У нас же никогда не было времени считать, мы же не могли проверить. Теперь Госплану нужно действовать очень осторожно, потому что он его все время проверяет. Мальчику десять лет, и он такой способный.
— Я с женщин ничего не снимаю, жду, пока сойдет само…
— Какой он сатирик? Он же боится написанного самоим собой! Что вы его все время цицируете?
О боже, сохрани этот город, соедини разбросанных, тех, кто в других местах не может избавиться от своего таланта и своеобразия. Соедини в приветствии к старшему, преклони колени в уважении к годам его, к его имени, обширному, как материк. Многие из нас родились, жили и умерли внутри этого имени. Да, что-то есть в этой нервной почве, рождающей музыкантов, шахматистов, художников, певцов, жуликов и бандитов, так ярко живущих по обе стороны среднего образования! Но нет специального одесского юмора, нет одесской литературы, есть юмор, вызывающий смех, и есть шутки, вызывающие улыбку сострадания. Есть живой человек, степной и горячий, как летний помидор, а есть бледный, созревший под стеклом и дозревший в ящике. Он и поет про свою синтетику, и пишет про написанное. А писать, простите, как и писать, надо, когда уже не можешь. Нет смысла петь, когда нечего сказать, нет смысла танцевать, когда нечего сказать. И если у человека есть его единственное движимое имущество — талант, — он и идет с ним, и поет им, и пишет им, и волнует им, потому что талант — это очень просто, это переживать за других.
Я обнимаю вас, мои смеющиеся от моих слов, мои подхватывающие мои мысли, мои сочувствующие мне. И пойдем втроем, обнявшись, побредем втроем по улице, оставим четвертого стоять в задумчивости, оставим пятого жить в Алма-Ате, оставим шестого работать не по призванию и пойдем по Пушкинской с выходом на бульвар, к Черному морю. Пойдем весело и мужественно, ибо все равно идем мужественно — такой у нас маршрут. Пойдем с разговорами: они у нас уже не споры — мы думаем так. Пойдем достойно, потому что у нас есть специальность и есть в ней мастерство. И что бы ни было — а может быть все и в любую минуту, — кто-то неожиданно и обязательно поможет нам куском хлеба. Потому что не может быть — их были полные залы, значит, будущее наше прекрасно и обеспечено.
Мы пойдем по Пушкинской прежде всего как мужчины, потому что — да, — потому что нас любят женщины, любили и любят. Мы несем на себе их руки и губы, мы живем под такой охраной. Мы идем легко и весело, и у нас не одна, а две матери. И старая сменится молодой, потому что нас любят женщины, а они знают толк.
Мы идем уверенно, потому что у нас есть дело, с благодарностью или без нее, с ответной любовью или без нее, но — наше, вечное. Им занимались все, кто не умер, — говорить по своим возможностям, что плохо, что хорошо. Потому что, когда не знаешь, что хорошо, не поймешь, что плохо. И бог с ним, с наказанием мерзости, но — отличить ее от порядочности, а это все трудней, ибо так в этом ведре намешано. Такой сейчас большой и мужественный лизоблюд, такое волевое лицо у карьериста… И симпатичная женщина вздрагивает от слова «национальность» даже без подробностей.
Мы пойдем легко по Пушкинской, потому что нас знают и любят, потому что люди останавливаются, увидев нас троих, и улыбаются. Это зыбкая любовь масс. Это быстротечно, как мода. Мода быстротечна, но Кристиан Диор живет. И у нас в запасе есть огромный мир на самый крайний случай — наш внутренний мир.
Три внутренних мира, обнявшись, идут по Пушкинской к морю. К морю, которое, как небо и как воздух, не подчинено никому, которое расходится от наших глаз вширь, непокоренное, свободное. И не скажешь о нем: «Родная земля». Оно уходит от тебя к другим, от них — к третьим. И так вдруг вздыбится и трахнет по любому берегу, что попробуй не уважать.
Мы идем к морю, и наша жизнь здесь ни при чем. Она может кончиться в любой момент. Она здесь ни при чем, когда нас трое, когда такое дело и когда мы верим себе.
У нас сатириками не рождаются, их делает жизнерадостная публика из любого, ищущего логику на бумаге. А при отсутствии образования, лени, нежелании копаться в архивах и жить бурной жизнью костного хирурга писать не о чем. Переписывать то, что написано классиками, не получается, ибо нравится, как написано. Шутить и хохотать по любому поводу хочется, но уже физически трудно. А тот, кто с размаху падает на тротуар, гремя кастрюлями и разбрызгивая кефир, вызывает сочувствие, а не хохот, что, конечно, плохо отражается на так называемой литературе.
Заметил в себе: тороплюсь оградить тех, кто незаметно стареет, от мудрости, этого жалкого состояния физического слабосилия, когда истины не знаешь так же, как и все, но почему-то стыдишься этого.
А полное отсутствие юмора и большое уважение к собственным словам создают интонацию, которая ее заменяет. Оглянувшись вокруг и увидев, что многочисленные разоблачения, монологи, фельетоны и указывания пальцем только веселят уважаемую публику, а не приводят к немедленному уничтожению недостатков, он заметно сник, поглупел и стал подумывать о тихом возделывании настоящей малоплодородной почвы где-нибудь в окрестностях Москвы под Одессой. После того как его однажды ошибочно пригласили на большой концерт, а потом попросили не выступать и, когда это состоялось, столь горячо благодарили и так одарили подарками и бутылками, что он задумался: может, с таким огромным успехом и продолжать не выступать при большом стечении народа, а слушать передачу «Наш сад» всей душой, с вопросами и письмами, и кормить людей помидорами, а не упреками.
Для Р. Карцева и В. Ильченко
— Дайте мне два билета по безналичному расчету, дайте! Мне подождать? Я подожду. Дайте мне два билета по безналичному расчету, дайте мне. Подождать? Я подожду. Дайте мне два билета, дайте!
— Я Петров, уполномоченный.
— Чем вы докажете, что вы — Петров?
— Вот мое удостоверение! Видите? Вот!
— Мало ли что я вижу. Я все вижу. Вот верю ли я?
— Вот письма на мое имя, вот бланки, читайте, все — Петрову, читайте!
— Можете мне все это не показывать. Чем вы докажете, что вы — Петров?
— Вот моя доверенность!
— А чем докажете, что она ваша?
— Удостоверение, фотокарточка! Сличайте! Сличайте!!
— Это мое удостоверение!
— Родинка, видите, вот!
— И вот родинка. Видите?
— Я встану вот так, а вы сличайте меня, сличайте!
— Есть сходство. Доверенность на Петрова?
— Вот он придет, я ему и дам.
— Он пришел, я уже здесь!
— Чем докажете, что вы Петров?
— А чем докажете, что это ваше удостоверение?
— А чем докажете, что это ваша фотокарточка?
— Чем докажете, что это ваша родинка?
— А чем вы докажете, что вы — кассир? Чем?
— Я — кассир! Вот деньги, билеты, окошко и надпись: «Сидоров — кассир».
— Вы не Сидоров — кассир!
— Вы пришли с улицы и сели, а кассира убили! Труп — в сейф!
— Что ты плетешь? Вот сейф пустой, ты что?
— Убрали, успели и сели вместо него. Вы не Сидоров — кассир!
— Выкрали из милиции. Зарезали паспортистку, достали бланк, заполнили ее рукой, кровь смыли. Вы же смыли всю кровь! Зачем вы смыли кровь?
— Да ты что? Вот, все знают, все подтвердят. Ребята, кто я?
— Ничего не значит, вы сговорились!
— Да вот мой начальник!
— Да чего ты, чего ты, чего ты?! Я двадцать лет тут сижу работаю, чего ты?
— Я вот тебя сейчас укокошу, сам сяду. Что, я буду Сидоров — кассир?
— А я умею работать, а ты нет!
— Тебя выучили и подготовили.
— Я выдаю деньги и получаю зарплату!
— Ты танкист. Я тебя узнал.
— А-а, вот ты и влип! Я же не умею заводить танки!
— Я даже не знаю, как в него влезть.
— А где эти танки, где они?
— Нет, я все-таки Сидоров — кассир!
— Возьми свои два билета, отстань от меня!
— Отойди от меня! (Рвет билеты.) Убийца.
Сейчас Дина Михайловна, наш завлабораторией, налила вам в мензурки сорт «Праздничный». Бокал специальный, дегустационный, из прозрачного стекла, чтобы был виден цвет. Превосходный рубин, переливающийся цветами солнечного заката. Легонько поколебали бокал. Товарищ, успеете, колебайте вместе со всеми, любуйтесь переливами цвета, товарищи, к глазу… прищурьтесь… любуйтесь… подождите… Товарищи… кусочки сыра лежат слева от вас. Ломтик сыра превосходно оттеняет аромат. Кто. Весь. С хлебом… Это специальный хлеб… У нас же программа. Сдерживайтесь, сдерживайтесь. Давайте освоим культуру питья. Ведь все равно же пьете, так почему не делать это с элементарным пониманием.
Итак, сорт «Праздничный» характеризуется ранним созреванием. Растет только у нас в Абрау… Товарищ, сплюньте, вы ж не поймете… Сплюньте, мы вас отстраним от дегустации из-за низкой культуры питья. Этот сорт созревает рано в августе… Это молодое вино, сохранившее аромат винограда и легкую терпкость, ощущаемую кончиком языка. Не глотаем. Не глотаем, набираем в рот глоток, не глотаем, а спокойно перекатываем во рту. И внутренним обонянием чувствуем аромат… То есть вначале аромат, затем, не глотая, пробуем терпкость молодого вина.
Итак, сорт «Праздничный». Так, взяли в рот… перекатываем… Почему вы так неподвижны? Вы проглотили… И вы. Товарищи, что, вы все проглотили? Товарищи, перекатываем… Еще набрали, не глотаем… перекатываем, орошая нёбо и всю полость рта… Девушка, вам должно быть стыдно… Вот вам должно быть стыдно, вы — девушка, вы могли б и подождать, и перекатывать. Здесь и девичья гордость, и культура питья. С этим сортом у нас не получилось.
Дина Михайловна наливает вам сорт «Прибрежный»… Не хватайте ее за руку! Дина Михайловна, этому товарищу в последнюю очередь. Это лабораторное стекло, а вы выламываете у нее из рук. Доза специальная, дегустационная. Сыр вам еще положат. Нет, музыки здесь не положено. Вся суть в том, чтобы дегустировать в тишине. Мы с вами не пьем, подчеркиваю, мы запоминаем сорта вин… Товарищ, вы так ничего не запомните. Сыр обостряет обоняние, а ваша колбаса отобьет его не только у вас, но и у соседей.
Итак, сорт «Прибрежный» также относится к красным винам, к группе полусладких. Это естественная сладость винограда. Этот виноград завезен сюда примерно в 1862 году. Эй там, группа в углу, не надо потрошить воблу. Вобла идет к пиву. Товарищи! Товарищи! Не забывайте перекатывать во рту. Вы меня слышите… Дина Михайловна, Дина Михайловна, пожалуйста, колба № 3, сыр вон туда. Товарищи! Сорт «Мускат левобережный» — неоднократный медалист, лауреат международных выставок, винодельческих съездов. Сладость естественная, своеобразный аромат, чуть-чуть купажированный, купаж — это виноградной выжим. Товарищи… Тише… Я не пою, и Дина Михайловна не поет. Мы не поем… По коридору справа… Товарищи, этот сорт требует особого внимания. Мы продаем его за валюту. Обратите внимание на броский горячий аромат, на густоту цвета. Перекатывайте во рту и сплевывайте. Сплевывайте… Культура застолья, питья состоит в элегантном держании рюмки вина, в любовании его цветом, в смаковании его вкуса, в понимании его возраста и назначения… Запивать его пивом… ни в коем случае… Товарищ, товарищ, это к вам относится. Пиво с крепким красным дает ту полную невменяемость, которой вы так добиваетесь… Я понимаю, но почему вы так этого хотите. Товарищи, культура застолья… нет, не подстолья, а застолья… Нет у нас пластинок Пугачевой. Товарищи, это дегустация. Дина Михайловна, попросите эту пару вернуться к столу и заприте лабораторию. Почему вы так добиваетесь этой невменяемости? Вы хотите воспринимать окружающее или нет. А как вас будут воспринимать? В каком виде вы посреди окружающего? Почему вы так упорно не хотите воспринимать окружающее? Для чего ж вы смотрите, если не воспринимаете? Мозг в таком состоянии не способен усваивать информацию. Мы добиваемся культуры питья… мы хотим, чтоб, и выпив, вы оставались личностью… Ну для того, чтобы добиваться успехов… ну там по службе… Вы уже были личностью… и что… не верю, что вы от этого стали пить… Все… Я не врач… Я винодел.
Товарищи. Кто еще не хочет или уже не может воспринимать окружающее, перейдите к тому столу, Дина Михайловна вам подаст сливы. Нет, не плоды — сливы разных остатков. Это то, что вам нужно… Ах, вы так ставите вопрос?! Как же вы хотите, чтоб вам было хорошо, если вам сейчас будет нехорошо? Так… что, Дина Михайловна? Ужас… товарищи… За стеклянной дверью упакованная мебель для ремонта. Кто, простите, распаковал унитаз? Он же ни с чем не соединен! Это для ремонта… Немедленно разгоните очередь…
Нет. Такого у нас нет. Повторяю для всех. Такого, чтоб забыть эту жизнь к чертям, или как вы выражаетесь, у нас нет, для этого лучше эмигрировать. Только вы там будете пить и вспоминать эту жизнь, которую вы здесь хотели забыть…
Нет, с помощью наших сортов вы не уедете… Вам нужна сивуха.
Так, товарищи, это не дегустация, а диспут. Я к нему не готов, а вы не в состоянии физически.