лучшие стихи марии петровых
Лучшие стихи марии петровых
. в оправдание всем нам, графоманам. хоть одному человеку, но помогли наши вирши.
Подумай, разве в этом дело,
Что ты судьбы не одолела,
Не воплотилась до конца,
Иль будто и не воплотилась,
Звездой падучею скатилась,
Пропав без вести, без венца?
Не верь, что ты в служеньи щедром
Развеялась, как пыль под ветром.
Не пыль — цветочная пыльца!
Не зря, не даром все прошло.
Не зря, не даром ты сгорела,
Коль сердца твоего тепло
Чужую боль превозмогло,
Чужое сердце отогрело.
… показать весь текст …
Что ж, если говорить без фальши.
Что ж, если говорить без фальши,
Ты что ни день — отходишь дальше,
Я вижу по твоим глазам
И по уклончивой улыбке, —
Я вижу, друг мой, без ошибки,
Что нет возврата к чудесам.
Прощай. Насильно мил не будешь,
Глухого сердца не разбудишь.
Я — камень на твоём пути.
Ты можешь камень обойти.
Но я сказать хочу другое:
Наверно, ты в горах бывал,
И камень под твоей ногою
Срывался, падая в провал.
Черта горизонта
Вот так и бывает: живешь — не живешь,
А годы уходят, друзья умирают,
И вдруг убедишься, что мир не похож
На прежний, и сердце твое догорает.
Вначале черта горизонта резка —
Прямая черта между жизнью и смертью,
А нынче так низко плывут облака,
И в этом, быть может, судьбы милосердье.
Тот возраст, который с собою принес
Утраты, прощанья, наверное, он-то
И застил туманом непролитых слез
Прямую и резкую грань горизонта.
… показать весь текст …
Сердцу ненавидеть непривычно,
Сердцу ненавидеть несподручно,
Ненависть глуха, косноязычна.
До чего с тобой, старуха, скучно!
Видишь зорко, да ведь мало толку
В этом зренье хищном и подробном
В стоге сена выглядишь иголку,
Стены размыкаешь взором злобным.
Ты права, во всем права, но этой
Правотой меня уж не обманешь, —
С ней глаза отводятся от света,
С ней сама вот-вот старухой станешь.
… показать весь текст …
О, какие мне снились моря!
Шелестели полынью предгория…
Полно, друг. Ты об этом зря,
Это всё реквизит, бутафория.
Но ведь снилось! И я не пойму —
Почему они что-то значили?
Полно, друг. Это всё ни к чему.
Мироздание переиначили.
Эта сказочка стала стара,
Потускнели виденья ранние,
И давно уж настала пора
Зренья, слуха и понимания.
«Но в сердце твоем я была ведь. »
— Но в сердце твоем я была ведь?- Была:
Блаженный избыток, бесценный излишек…
— И ты меня вытоптал, вытравил, выжег…
— Дотла, дорогая, дотла.
— Неправда. Нельзя истребить без следа.
Неясною тенью, но я же с тобою.
Сквозь горе любое и счастье любое
Невольно с тобою — всегда.
Ужаснусь, опомнившись едва, —
Но ведь я же родилась когда-то.
А потом? А где другая дата?
Значит, я жива еще? Жива?
Как же это я в живых осталась?
Господи, но что со мною сталось?
Господи, но где же я была?
Господи, как долго я спала.
Господи, как страшно пробужденье,
И такое позднее — зачем?
Меж чужих людей как привиденье
Я брожу, не узнана никем.
Никого не узнаю. Исчез он,
Мир, где жили милые мои.
… показать весь текст …
Взгляни — два дерева растут
Из корня одного.
Судьба ль, случайность ли, но тут
И без родства — родство.
Когда зимой шумит метель,
Когда мороз суров, —
Березу охраняет ель
От гибельных ветров.
А в зной, когда трава горит
И хвое впору тлеть, —
Береза тенью одарит,
Поможет уцелеть.
Некровные растут не врозь,
Их близость — навсегда.
… показать весь текст …
Что делать! Душа у меня обнищала
И прочь ускользнула.
Я что-то кому-то наобещала
И всех обманула.
Но я не нарочно, а так уж случилось,
И жизнь на исходе.
Что делать! Душа от меня отлучилась
Гулять на свободе.
И где она бродит? Кого повстречала?
Чему удивилась.
А мне без неё не припомнить начала,
Начало забылось.
ДОМОЛЧАТЬСЯ ДО СТИХОВ
Одно мне хочется сказать поэтам:
Умейте домолчаться до стихов.
Не пишется? Подумайте об этом,
Без оправданий, без обиняков.
Но, дознаваясь до жестокой сути
Жестокого молчанья своего,
О прямодушии не позабудьте,
И главное — не бойтесь ничего.
Что же это за игра такая.
Нет уже ни слов, ни слез, ни сил…
Можно разлюбить — я понимаю,
но приди, скажи, что разлюбил.
Для чего же это полувзгляды?
Нежности внезапной не пойму.
Отвергая, обнимать не надо.
Разве не обидно самому?
Я всегда дивлюсь тебе как чуду.
Не найти такого средь людей.
Я до самой смерти не забуду
Беспощадной жалости твоей…
Из письма Фаины Георгиевны Раневской: «Прислала мне стихи Мария Сергеевна Петровых. Вспомнила я ее с невыносимой нежностью. Уже не помню, с кем пришла она, кто привел ее, такую на редкость милую, застенчивую, тихую. Читала мне свои дивные стихи и смущалась. Ахматова называла ее „Мару-синька хорошая“, любила ее стихи, считала ее прекрасным поэтом. У Анны Андреевны светлело лицо, когда она говорила о Марии Петровых».
Ни ахматовской кротости,
Ни цветаевской ярости —
Поначалу от робости,
А позднее от старости.
Не напрасно ли прожито
Столько лет в этой местности?
Кто же все-таки, кто же ты?
Отзовись из безвестности.
О как сердце отравлено
Немотой многолетнею!
Что же будет оставлено
В ту минуту последнюю?
… показать весь текст …
Любовная лирика Марии Петровых: «У меня пересыхают губы от одной лишь мысли о тебе…»
Получайте на почту один раз в сутки одну самую читаемую статью. Присоединяйтесь к нам в Facebook и ВКонтакте.
А.Тарковский так писал о поэзии М. Петровых:
« На первый взгляд, язык поэзии Марии Петровых – обычный литературный русский язык. Делает его чудом в ряду большой нашей поэзии способность к особому словосочетанию, свободному от чьих бы то ни было влияний. У нее слова загораются одно от другого, соседнего, и свету их нет конца ».
Удивительный романс на ее стихи, музыка Елены Фроловой:
Не взыщи, мои признанья грубы,
Ведь они под стать моей судьбе.
У меня пересыхают губы
От одной лишь мысли о тебе.
Воздаю тебе посильной данью –
Жизнью, воплощённою в мольбе,
У меня заходится дыханье
От одной лишь мысли о тебе.
Не беда, что сад мой смяли грозы,
Что живу сама с собой в борьбе,
Но глаза мне застилают слёзы
От одной лишь мысли о тебе.
Да, я горжусь, что могла ни на волос
Не покривить ни единой строкой,
Не напрягала глухой мой голос,
Не вымогала судьбы другой.
И жила она довольно просто и скромно, не признавая в быту никаких лишних вещей и так любимых женщинами безделушек. Не следила за модой, была равнодушна к нарядам, внешний облик ее не имел ни малейшего отношения к элегантности.
« Со своей строгой челкой и некрасивой красотой слегка грубоватого и в то же время отнюдь не простоватого, а волевого чеканного лица – она жила отдельно от так называемой общественной жизни, оставаясь одним из загадочно выживших сильных характеров »
Е. Евтушенко
И, тем не менее, не будучи красавицей, она с легкостью покоряла мужские сердца.
Михаил Ландман, поэт и переводчик, вспоминает:
«… в неё влюблялись многие. Кроме Мандельштама, Пастернака, очарованы ею были в разное время и Эммануил Казакевич, и Александр Твардовский, и Павел Антокольский… Словом, она была женщиной, которая вызывала сильные чувства у многих соприкасавшихся с ней людей…И причиной этому была какая-то неуловимая внутренняя сила, обаяние личности — не только ума, а какой-то потрясающей детскости и суровости, открытости и сдержанности …»
Из-под пера Мандельштама, влюбленного в Марию, выходит посвященное ей стихотворение, ставшее одним из бриллиантов лирической поэзии 20 века.
Мастерица виноватых взоров,
Маленьких держательница плеч!
Усмирен мужской опасный норов,
Не звучит утопленница-речь.
Ходят рыбы, рдея плавниками,
Раздувая жабры: на, возьми!
Их, бесшумно охающих ртами,
Полухлебом плоти накорми.
Мы не рыбы красно-золотые,
Наш обычай сестринский таков:
В теплом теле ребрышки худые
И напрасный влажный блеск зрачков.
Маком бровки мечен путь опасный.
Что же мне, как янычару, люб
Этот крошечный, летуче-красный,
Этот жалкий полумесяц губ.
Не серчай, турчанка дорогая:
Я с тобой в глухой мешок зашьюсь,
Твои речи тёмные глотая,
За тебя кривой воды напьюсь.
Родилась Мария Петровых недалеко от Ярославля 26 марта 1908 года. С детства отличаясь гуманитарными наклонностями, поступила на литературный факультет университета, по окончании которого работала в редакции. Знакомится с Ахматовой, Мандельштамом.
С 1934 года Мария Петровых становится известна в литературных кругах, как великолепный мастер поэтического перевода. Мария очень бережно относилась к авторскому тексту, болела за каждую строчку.
Никто не поможет, никто не поможет,
Метанья твои никого не тревожат;
В себе отыщи непонятную силу,
Как скрытую золотоносную жилу…
В начале войны Мария с дочкой Ариной в составе небольшого коллектива писателей, их жен и детей эвакуировалась в Татарстан, в Чистополь. « Это было трагическое и замечательное время. Это было время необычайной душевной сплоченности и единства. Все разделяющее исчезло. Это было время глубокого внимания друг к другу »
Спустя год после его смерти она писала:
Не нынче ль на пороге,
От горя как в бреду,
Я почтальону в ноги
С мольбою упаду.
У меня большое горе
И плакать не могу.
Мне бы добрести до моря,
Упасть на берегу.
Не слезами ли, родное,
Плещешь через край?
Поделись хоть ты со мною,
Дай заплакать, дай!
Дай соленой, дай зеленой
Золотой воды,
Синим солнцем прокаленной,
ГорячЕй моей беды.
Я на перекресток выйду,
На колени упаду.
Дайте слез омыть обиду,
Утолить беду!
О животворящем чуде
Умоляю вас:
Дайте мне, родные люди,
Выплакаться только раз!
Я бы к сердцу их прижала,
чтобы в кровь мою вошло,
Обжигающее жало,
От которого светло.
Словно от вины тягчайшей,
Не могу поднять лица.
Дай же кто-нибудь, о дай же
выплакаться до конца,
До заветного начала,
До рассвета на лугу.
Слишком больно я молчала,
Больше не могу.
***
Знаю, что ты ко мне не придешь,
Но поверь, не о тебе горюю:
От другого горя невтерпеж,
И о нем с тобою говорю я.
Милый, ты передо мной в долгу.
Вспомни, что осталось за тобою.
Ты мне должен — должен!— я не лгу —
Воздух, солнце, небо голубое,
Шум лесной, речную тишину,—
Все, что до тебя со мною было.
Возврати друзей, веселье, силу,
И тогда уже — оставь одну.
“Назначь мне свиданье. ”. Поздняя любовь Марии Петровых
Назначь мне свиданье
на этом свете.
Назначь мне свиданье
в двадцатом столетье.
Мне трудно дышать без твоей любви.
Вспомни меня, оглянись, позови!
Назначь мне свиданье
в том городе южном.
Где ветры гоняли
по взгорьям окружным.
Где море пленяло
волной семицветной,
Где сердце не знало
любви безответной…
…Назначь мне свиданье,
хотя б на мгновенье,
На площади людной,
под бурей осенней.
Мне трудно дышать, я молю о спасенье…
Хотя бы в последний мой смертный час
Назначь мне свиданье у синих глаз.
Это стихотворение Марии Петровых очень любила Анна Ахматова и называла его « лучшим образцом лирики последних лет »..
Синие глаза, о которых идет речь в стихотворении,- это запавшие Марии в душу глаза Александра Фадеева, ставшего для нее последней, очень сильной любовью.
Поступившись даже своими принципами, она целиком отдалась нахлынувшему чувству.
Мучительная, запретная любовь к известному писателю, который был женат…
Весной 1956 года жизнь Фадеева трагически оборвалась, он застрелился. Для Марии его уход оказался невосполнимой утратой…
Мне лишь бы не слышать, не видеть,
Не знать никого, ничего,
Не мыслю живущих обидеть,
Но как здесь темно и мертво!
Иль попросту жить я устала,
И ждать, и любить, не любя.
Всё кончено. В мире не стало
Подумай! — не стало тебя.
***
Скажи — как жить мне, как мне жить
На этом берегу?
Я не могу тебя забыть
И помнить не могу.
Я не могу тебя забыть,
Покуда вижу свет,
Я там забуду, может быть,
А может быть, и нет.
А может быть, к душе душа
Приникнет в тишине,
И я воскресну не дыша,
Как вечный сон во сне.
На бездыханный берег твой
Возьми меня скорей
И красотою неживой
От жизни отогрей.
Только в возрасте 60 лет Мария Петровых смогла увидеть и подержать в руках свою собственную книгу. Стараниями ее ереванских друзей в Армении вышел единственный прижизненный сборник поэтессы «Дальнее дерево».
Скончалась Мария Петровых летом 1979 г. в возрасте 71 года в Москве.
Любовь, о любовь, ты опять, опять!
Следя за губами твоими,
я против желанья начну повторять
такое чужое имя.
О стыд! Мне бы надо глаза отвести
от пламени этих глаз
и — сил не хватило. Сердце, прости,
жажда замучит нас.
***
За что же изничтожено,
Убито сердце верное?
Откройся мне: за что ж оно
Дымится гарью серною?
За что же смрадной скверною
В терзаньях задыхается?
За что же сердце верное
Как в преисподней мается?
За что ему отчаянье
Полуночного бдения
В предсмертном одичании,
В последнем отчуждении.
Ты все отдашь задешево,
Чем сердце это грезило,
Сторонкой обойдешь его,
Вздохнешь легко и весело.
***
Ты отнял у меня и свет и воздух,
И хочешь знать — где силы я беру,
Чтобы дышать, чтоб видеть небо в звездах,
Чтоб за работу браться поутру.
Ну что же, я тебе отвечу, милый:
Растоптанные заживо сердца
Отчаянье вдруг наполняет силой,
Отчаянье без края, без конца.
***
Что же это за игра такая.
Нет уже ни слов, ни слез, ни сил…
Можно разлюбить — я понимаю,
Но приди, скажи, что разлюбил.
Для чего же эти полувзгляды?
Нежности внезапной не пойму.
Отвергая, обнимать не надо.
Разве не обидно самому?
Я всегда дивлюсь тебе как чуду.
Не найти такого средь людей.
Я до самой смерти не забуду
Беспощадной жалости твоей.
***
Что делать! Душа у меня обнищала
И прочь ускользнула.
Я что-то кому-то наобещала
И всех обманула.
Но я не нарочно, а так уж случилось,
И жизнь на исходе.
Что делать! Душа от меня отлучилась
Гулять на свободе.
И где она бродит? Кого повстречала?
Чему удивилась.
А мне без нее не припомнить начала,
Начало забылось.
***
Понравилась статья? Тогда поддержи нас, жми:
Лучшие стихи Петровых Марии
О классике
Биография
Мария Сергеевна Петровых – незаслуженно малоизвестная сегодня поэтесса. При этом стихи Марии Петровых очень высоко оценивали величайшие современники, включая Бориса Пастернака и Анну Ахматову. При жизни Петровых удалось опубликовать лишь одну книгу, а награды она получала только от Армянской ССР – за многочисленные переводы стихов армяноязычных поэтов. Действительно, Мария Петровых стихи была вынуждена по большей части переводить – её собственные сочинения, по мнению цензуры, «не соответствовали эпохе».
К сожалению, поэтесса немного не дожила до «перестройки», умерев в Москве 1 июня 1979 года. Ещё немного – и хотя бы на закате жизни она могла получить заслуженное признание не только со стороны немногих, знакомых с её творчеством, но и широкой аудитории.
Происхождение, юные годы и первые творческие шаги поэтессы
Мария Петровых родилась в Ярославской губернии 13 (26 по новому стилю) марта 1908 года. Происхождение её было, прямо скажем, невыгодным для жизни при советской власти. Её дяди – Дмитрий Смирнов и Иван Петровых, были видными деятелями православной церкви, и оба погибли в годы сталинских репрессий: один был расстрелян, другой умер в тюрьме. Они канонизированы, как священномученики.
Мария Петровых стихи начала писать в шесть лет, едва изучив грамоту, а в пятнадцать – уже посещала собрания ярославского Союза Поэтов. С детства Петровых понимала, что хочет посвятить свою жизнь поэзии. Логичным шагом на этом пути было поступление на Высшие государственные литературные курсы в Москве, что произошло в 1925 году. Одновременно с Петровых там учились многие будущие классики: Арсений Тарковский, Юлия Нейман, Юрий Домбровский.
Параллельно Мария Петровых поступила на литературный факультет МГУ. Она быстро завела знакомства среди выдающихся, но не относящихся к «официальной» советской литературе поэтов: её друзьями были Ахматова и Мандельштам.
Считается, что Осип Мандельштам даже был влюблён в Марию, и посвятил ей известное стихотворение «Мастерица виноватых взоров». Увы, ещё одного блестящего творческого союза в истории русской поэзии не случилось – а ведь он мог бы получится не менее блестящим, чем Мережковский и Гиппиус, или Гумилёв и Ахматова.
С 1934 года, окончив обучение, поэтесса всерьёз занялась переводами. Учитывая, что стихи Марии Петровых категорически не печатали, даже несмотря на протекцию ещё не безнадёжно опального Пастернака, другого источника доходов у неё никогда не было.
Военные годы, помимо первых изданных книг (разумеется, переводов) принесли Петровых личную трагедию – её муж был арестован и сослан в лагерь, где в 1942 году и скончался. Мария Петровых была отправлена в эвакуацию, где заботилась о дочери и писала стихи.
Дальнейший творческий и жизненный путь
Переводы всё-таки принесли хотя бы минимальное официальное признание: в 1943 году Марию Петровых приняли в Союз писателей СССР. Её единственное прижизненное издание собственных сочинений вышло лишь в 1968 году в Ереване: руководители Армянской ССР были весьма признательны поэтессе за популяризацию их национальной культуры. Позже она получала награды и премии АССР.
Но Петровых переводила далеко не только с армянского: она помогла русскоязычным читателям познакомиться с болгарской, литовской, польской, чешской, сербской, хорватской, туркменской, индийской поэзией.
© Poembook, 2014
Все права защищены.
Мария
Петровых
Все стихи Марии Петровых
А на чердак – попытайся один!
Здесь тишина всеобъемлющей пыли,
Сумрак, осевший среди паутин,
Там, где когда–то его позабыли.
От раскаленных горячечных крыш
Сладко и тошно душе до отказа.
Спит на стропилах летучая мышь,
Дремлет средь хлама садовая ваза.
Ваза разбита: но вижу на ней,
Не отводя восхищенного взгляда, –
Шествие полуодетых людей
С тяжкими гроздьями винограда.
Дальше – слежавшаяся темнота,
Ужасы, что накоплялись годами,
Дрема, и та, без названия, – та,
Что отовсюду следила за нами.
Нет, я туда подойти не смогу.
Кто–то оттуда крадется по стенке,
Прыгнул. Но я далеко, – я бегу,
Падаю и расшибаю коленки.
Помню и лес, и заросший овраг, –
Было куда изумлению деться.
Все – незабвенно, но ты, чердак,
Самый любимый свидетель детства.
А ритмы, а рифмы неведомо откуда
Мне под руку лезут, и нету отбоя.
Звенит в голове от шмелиного гуда.
Как спьяну могу говорить про любое.
О чем же? О жизни, что длилась напрасно?
Не надо. Об этом уже надоело.
Уже надоело? Ну вот и прекрасно,
Я тоже о ней говорить не хотела.
И все же, и все–таки длится дорога,
О нет, не дорога – глухая тревога,
Смятенье, прислушиванье, озиранье,
О чем–то пытаешься вспомнить заране,
Терзается память и все же не может
Прорваться куда–то, покуда не дожит
Ахматовой и Пастернака.
Ахматовой и Пастернака,
Цветаевой и Мандельштама
Четыре путеводных знака —
Их горний свет горит упрямо,
Их связь таинственно ясна.
Навеки врозь, навеки вместе.
Звезда в ответе за звезду.
Для нас четырехзначность эта —
Как бы четыре края света,
Четыре времени в году.
Их правотой наш век отмечен.
Здесь крыть, как говорится, нечем
Вам, нагоняющие страх.
Здесь просто замкнутость квадрата,
Семья, где две сестры, два брата,
Изба о четырех углах.
19 августа 1962, Комарово
Бело-синий город Севастополь.
Бело-синий город Севастополь,
Белокрылый город в синеве.
Моря ослепительная опыль
В скверах оседала на траве.
Город с морем сомкнуты в содружье,
Синей соли съедены пуды.
Дымной славой русского оружья,
Пушечным дымком несло с воды.
Белый камень в голубой оправе,
Ты у недруга в кольце тугом.
Город русской доблести, ты вправе
Горевать о времени другом.
Шрам широкий над крутою бровью
Ты через столетие пронес,
А теперь лежишь, залитый кровью,
И морских не осушаешь слез.
Отольются гибелью врагу.
Белый пепел в голубой оправе
На осиротевшем берегу!
Тяжка Севастополь, о как тяжко!
Где ж прославленная на века
белая матросская рубашка,
Праздничная синь воротника!
Плачь о тех, кто смертной мглой объяты,
Чьи могилы волнами кругом.
Ты еще начнешься, но себя ты
Не узнаешь в облике другом.
Болезнь
О как хорошо, как тихо,
Как славно, что я одна.
И шум и неразбериха
Ушли, и пришла тишина.
Но в сердце виденья теснятся,
И надобно в них разобраться
Теперь, до последнего сна.
Я знаю, что не успеть.
Я знаю — напрасно стараться
Сказать обо всем даже вкратце,
Но душу мне некуда деть.
Нет сил. Я больна. Я в жару.
Как знать, может, нынче умру.
Одно мне успеть, одно бы —
Без этого как умереть?—
Об Анне.. Но жар, но ознобы,
И поздно. Прости меня. Встреть.
Бредешь в лесу, не думая, что вдруг
Ты станешь очевидцем некой тайны,
Но все открыл случайный взгляд вокруг —
Разоблачения всегда случайны.
В сосновой чаще плотный снег лежит, —
Зима в лесу обосновалась прочно,
А рядом склон сухой листвой покрыт, —
Здесь осени участок неурочный.
Шумят ручьи, бегут во все концы, —
Весна, весна! Но в синеве прогретой
Звенят вразлив не только что скворцы —
Малиновка, — уж это ли не лето!
Я видела и слышала сама,
Как в чаще растревоженного бора
Весна и лето, осень и зима
Секретные вели переговоры.
В каком неистовом молчаньи.
В каком неистовом молчаньи
Ты замерла, притихла, ночь!
Тебя ни днями, ни ночами
Не отдалить, не превозмочь.
Объята из конца в конец,
Ты внемлешь надо всей страною
Биенью всех ее сердец.
О как же им была близка ты,
Когда по небу и земле
промчались первые раскаты
О Белгороде и Орле.
Все вдохновенней, все победней
Вставали громы в полный рост,
Пока двенадцатый, последний,
Не оказался светом звезд.
И чудилось, что звезды хлынут
Из самой трудной глубины,-
Они хоть на мгновенье вынут
Из сердца злую боль войны!
Но время это не настало,
Лишь близко-близко подошло.
Ты не впустую, ночь блистала,-
Нам от тебя и днем светло.
В нас тайный луч незатемнимый
Уже до дрожи напряжен.
Ты стала самою любимой,
Не подберешь тебе имен.
Ночь на 6 августа 1943
В минуту отчаянья
Весь век лишь слова ищешь ты,
Оно блеснет из темноты
И вдруг погаснет снова.
Ты не найдешь путей к нему
И не жалей об этом:
Оно не пересилит тьму,
Оно не станет светом.
Так позабудь о нем, пойми,
Что поиски напрасны,
Что все равно людей с людьми
Оно сроднить не властно.
Зачем весь век в борьбе с собой
Ты расточаешь силы,
Когда замолкнет звук любой
Пред немотой могилы.
Весна и снег. И непробудный.
Весна и снег. И непробудный
В лесу заснеженный покой.
Зиме с землей расстаться трудно,
как мне с тобой, как мне с тобой.
Весна так чувственна. Прикосновенье ветра
Томит листву, и грешная дрожит.
Не выдержит? И этой самой ночью.
Пахучая испарина ползет
И обволакивает. Мягко
Колышутся и ветви клена,
И чьи–то волосы, и чей–то взгляд.
Все – обреченное. И я обречена
Под кожу втягивать прохладную звезду,
И душный пот земли, и желтый мир заката..
Но по железу ерзнула пила,
И кислое осело на зубах.
Поброди на пепелище
Ты любил под лунным светом
Ты недаром был поэтом
Преклонившийся к Далиле
То ль к Далиле, то ль к могиле,
Не к моей невольной силе,
Взявшейся на пепелище
Там, где только ветер свищет,
Взгляни — два дерева растут.
Взгляни — два дерева растут
Судьба ль, случайность ли, но тут
И без родства — родство.
Когда зимой шумит метель,
Березу охраняет ель
От гибельных ветров.
А в зной, когда трава горит
И хвое впору тлеть,—
Береза тенью одарит,
Некровные растут не врозь,
Их близость — навсегда.
А у людей — все вкривь да вкось,
Встреча
«Смерть. » – рассыпающийся звук.
Иль дроби молоточка вроде?
Не все ль равно: смешно. И вдруг
Лицом к лицу на повороте.
Но только вздрогнула слегка.
Но только откачнула тело.
«Я думала, ты далека.
Тебя я встретить не хотела.
Твою поспешность извиня,
Я ухожу.– Следят за нами. «
Она смотрела на меня
Совсем прозрачными глазами.
Переливали тихий свет
Две голубеющие раны.
«Мне только восемнадцать лет.
Послушай! Это слишком рано.
Приди потом. Лишь горсть себя
В твои века позволь забросить.
Ты видишь: горький след скрепя,
Поэт не требует, а просит».
И я ждала, что вспыхнет в ней
Еще не виданное благо.
Печальнее и холодней
Сквозила голубая влага.
И кто–то ей еще сказал:
«Пусти меня. Другое имя –
Девятый вал, десятый вал –
С глазами справится твоими.
Их захлестнет, затопит их. «
Но этот голос дрогнул странно
И, коченеющий, затих,
И повалился бездыханный.
Она прошла. Ушла совсем.
Лишь холодком в лицо пахнуло.
Рванулась я навстречу всем,
Со всеми вместе повернула.
И снова день скользит за днем.
И снова я скольжу за днями.
Мы никогда не отдохнем,
Пока не поскользнемся к яме.
Ее бессмертные владенья.
Но я забыла встречу ту
С прозрачной голубою тенью.
А люди от меня бегут.
Бегущим от меня не верьте,
Что у меня в глазах, вот тут,
Запечатлелся облик смерти.
И что мой голос обожгло
Ее дыханье ледяное.
Я знаю, людям тяжело,
Им тяжело дышать со мною.
И мне как будто бы опять.
Мне тоже начало казаться.
. Немного страшно засыпать
И очень страшно. просыпаться.
Глубокий, будто темно-золотой.
Глубокий, будто темно-золотой,
Похожий тоном на твои глаза,
Божественною жизнью налитой,
Прозрачный, точно детская слеза,
Огромный, как заоблаченный гром,
Непогрешимо- ровный, как прибой,
Звук сердца, ставшего моей судьбой.
Говорят, от судьбы не уйдешь.
Говорят, от судьбы не уйдешь.
Ты над этим смеешься? Ну что ж,
Покажи мне, любимый, звезду,
По которой тебя не найду,
Покажи мне, любимый, пути,
На которых тебя не найти,
Покажи мне любимый коня,
Которым объедешь меня.
Год, в разлуке прожитый.
Год, в разлуке прожитый,
Что же ты, ах что же ты
Мне от боли старящей
В злой беде товарища
Что ж тоску угрюмую
Горе
Уехать, уехать, уехать,
Исчезнуть немедля, тотчас,
По мне, хоть навечно, по мне, хоть
В ничто, только скрыться бы с глаз,
Мне лишь бы не слышать, не видеть,
Не знать никого, ничего,
Не мыслю живущих обидеть,
Но как здесь темно и мертво!
Иль попросту жить я устала —
И ждать, и любить не любя.
Все кончено. В мире не стало —
Подумай — не стало тебя.
Давно я не верю надземным широтам.
Давно я не верю надземным широтам,
Я жду тебя здесь за любым поворотом,—
Я верю, душа остается близ тела
На этом же свете, где счастья хотела,
На этом, где все для нее миновалось,
На этом, на этом, где с телом рассталась,
На этом, на этом, другого не зная,
И жизнь бесконечна — родная, земная.
Дальнее дерево
От зноя воздух недвижим,
Деревья как во сне.
Но что же с деревом одним
Когда в саду ни ветерка,
Что это – страх или тоска,
Что с ним случилось? Что могло б
Как пробивается озноб
Там сходит дерево с ума,
Там сходит дерево с ума,
А что с ним – не пойму.
Иль хочет что–то позабыть
И память гонит прочь?
Иль что–то вспомнить, может быть,
Но вспоминать невмочь?
Трепещет, как под топором,
Их лихорадит серебром,
Их клонит в темноту.
Не в силах дерево сдержать
Оно бы радо убежать,
Там сходит дерево с ума
Не более, чем я сама,
День изо дня и год из года.
День изо дня и год из года
Твоя жестокая судьба
Была судьбой всего народа.
Твой дивный дар, твоя волшба
Бессильны были бы иначе.
Но ты и слышащей и зрячей
Прошла сквозь чащу мертвых лир,
И Тютчев говорит впервые:
Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые.
Дни мелькают — чет и нечет,
Жизнь осталась позади.
Что же сердце рвет и мечет,
Задыхается в груди?
Слышать слов моих не хочет,
Будто в рану сыплю соль.
Днем и ночью сердце точит
Злая дума, злая боль.
Знает сердце о причине
Всех скорбей моих и бед,
О смиренье, о гордыне
И что мне спасенья нет.
Но оно по горло сыто
Ложью всяческих прикрас,
И оно со мной открыто
Говорит не в первый раз,
Чтобы я, ему доверясь,
Не страшилась жить в глуши
И смелей порола ересь,
Если ересь от души.
Говорит не рифмы ради,
Не для красного словца,
Говорит не на эстраде,—
Домолчаться до стихов
Одно мне хочется сказать поэтам:
Умейте домолчаться до стихов.
Не пишется? Подумайте об этом,
Без оправданий, без обиняков.
Но, дознаваясь до жестокой сути
Жестокого молчанья своего,
О прямодушии не позабудьте,
И главное – не бойтесь ничего.
Если говорить всерьез.
Если говорить всерьез.
Коль мороз, так уж мороз,
Чтобы дух перехватило.
Я люблю вершины гор,
Оттого, что одиноки,
Я люблю степной простор
За его размах широкий.
На ногах не устоять.
Ты меня не успокоишь,
Не утешишь, не уймешь
Не свидетельствует ложь
О высоком, о глубоком.
Ни со степью, ни с горой
Не сравню твоей повадки,
Ты весь век живешь игрой
В кошки-мышки, в жмурки, в прятки.
А по мне, чтоб было так:
Счастье- счастьем, горе- горем.
И чтоб свет и чтобы мрак.
Впрочем, мы еще поспорим.
Если художник неподкупный —
Так распишет, что ой–ой.
Он любой душе преступной
Воздавать привык с лихвой.
Тот ваятель не согласен
Утаить хоть что–нибудь.
Лепкой брыльев и подглазин
Он расскажет злую суть.
По одной кривой улыбке
Он движеньями резца
Год из году без ошибки
Сеть морщинок расположит
Так, что скрыть уже нельзя:
Этот век позорно прожит —
Вниз и вниз вела стезя.
Тут уж верьте ли, не верьте —
Весь рисунок неспроста.
Но останется до смерти
За одиночество, за ночь,
Простертую во днях,
За то, что ты не смог помочь,
За то, что я лишь прах,
За то, что ты не смог любить,
Довольно! Этому не быть.
За все ответишь ты.
Ты мне являлся по ночам,
Ты был началом всех начал,
Звучаньем первых рифм.
Являлся, чтоб дрожала мгла
Чтоб насмерть я изнемогла
Ты был безгласен, и незрим,
И полон тайных сил,
Как темнокрылый Серафим,
Ты кровь мою наполнил тьмой,
Гуденьем диких сфер,
Любовью (ты был только мой!),
Ты позабыл меня давно,
Не знаю где. Не знаю. Но
В полуночном бреду
Наверх (а эхо – вниз).
Ты здесь, наверно, тосковал –
Здесь мрак плотней навис,
Здесь бесноватых молний пляс,
И треск сухих комет,
И близость беззакатных глаз,
Дающих тьму и свет.
Ты близок. Путь смертельных круч
Толкутся звезды. Залежь туч.
Ты здесь. Но звездная стена
Я прошибаю брешь. Она
Я в брызгах радости, в лучах,
В лохмотьях темноты,
И, распростертая во прах,
Смотреть не смею: Ты!
Клубится мгла твоих волос,
И мрачен мрамор лба.
Твои глаза – предвестье гроз,
Мой рок, моя судьба.
Глаза!– Разросшаяся ночь,
Ветрищу двигаться невмочь
Сквозь душный шум ресниц.
За одиночество. Не верь!
О, мне ли мстить – зови.
Иду, мой демон, – в счастье, в смерть
В предел земной любви.
За окном шумит листва густая.
И благоуханна и легка,
Трепеща, темнея и блистая
От прикосновенья ветерка.
Рядом, но как будто вдалеке,-
Люди, что всегда проходят мимо,
Дети, что играют на песке,
И шоссе в движенье непрестанном,
И ваганьковская тишина.
Я от них волненьем и блистаньем,
Трепетом живым отрешена.
Вянет лето, превращаясь в осень.
Август отошел, и вот, спеша,
Ветер листья рвет, швыряет оземь,
Откровенным холодом дыша.
И в окне, наполнившемся светом,-
Все, что близко, все, что далеко,
Все как есть, что было скрыто летом,
Вдруг возникло четко и легко.
Сочетавшем радость и печаль.
За что же изничтоженно.
За что же изничтоженно,
Убито сердце верное?
Откройся мне: за что ж оно
Дымится гарью серною?
За что же смрадной скверною
В терзаньях задыхается?
За что же сердце верное
Как в преисподней мается?
За что ему отчаянье
В предсмертном одичании,
В последнем отчуждении.
Ты все отдашь задешево,
Чем сердце это грезило,
Сторонкой обойдешь его,
Вздохнешь легко и весело.
Завтра день рожденья твоего.
Завтра день рожденья твоего.
Друг мой. Чем же я его отмечу?
Если бы поверить в нашу встречу!
Больше мне не надо ничего.
Ночью здесь такая тишина!
Звезды опускаются на крышу,
Но, как все, я здесь оглушена
Грохотом, которого не слышу.
Неужели ото всех смертей
Откупились мы любовью к детям?
Неужели родине своей
За себя достойно не ответим?
Это вздор! Не время клевете
И не место ложному смиренью,
Но за что же мы уже не те?
Кто мы в этом диком измеренье.
Завтра день рожденья твоего.
Друг мой, чем же я тебе отвечу?
Если бы поверить в нашу встречу!
Больше мне не надо ничего.
Закат
Пылает отствет красноватый
На летней пашне в час заката.
До фиолетового цвета
Земля засохшая прогрета.
Лиловым, розовым, багровым,
И этот крепкий цвет не сразу
Становится привычен глазу.
Но приглядишься по-немногу,
На алый пласт поставишь ногу,
И с каждым шагом, все бесстрашней
Идешь малиновую пашней.
Звезда
Когда настанет мой черед,
И кровь зеленая замрет,
И затуманятся лучи –
Я прочеркну себя в ночи.
Спугнув молчанье сонных стран,
Я кану в жадный океан.
Он брызнет в небо и опять
Сомкнется, новой жертвы ждать.
О звездах память коротка:
Лишь чья–то крестится рука,
Да в небе след крутой дуги,
Да на воде дрожат круги.
А я, крутясь, прильну ко дну,
Соленой смерти отхлебну.
Но есть исход еще другой:
Не хватит сил лететь дугой,
Сорвусь и – оземь. В пышный снег.
И там раздавит человек.
Он не услышит тонкий стон,
Как песнь мою не слышал он.
Я кровь последнюю плесну
И, почерневшая, усну.
И не услышу ни толчков,
Ни человечьих страшных слов.
(А утром скажут про меня:
– Откуда эта головня?)
Но может быть еще одно
(О, если б это суждено):
Дрожать, сиять и петь всегда
Тебя, тебя, моя звезда!
Зима установилась в марте.
Зима установилась в марте
С морозами, с кипеньем вьюг,
В злорадном, яростном азарте
Бьет ветер с севера на юг.
Ни признака весны, и сердце
Достигнет роковой черты
Во власти гибельных инерций
Бесчувствия и немоты.
Кто речь вернет глухонемому?
И как найти дорогу к дому,
Которого на свете нет?
Знаю, что ты ко мне не придешь.
Знаю, что ты ко мне не придешь,
Но поверь, не о тебе горюю:
от другого горя невтерпеж,
и о нем с тобою говорю я.
Милый, ты передо мной в долгу.
Вспомни, что осталось за тобою.
Воздух, солнце, небо голубое,
Шум лесной, речную тишину,-
Все, что до тебя со мною было.
Возврати друзей, веселье, силу,
И вдруг возникает какой–то напев,
Как шмель неотвязный гудит, ошалев,
Как хмель отлетает, нет сил разорвать,
И волей–неволей откроешь тетрадь.
От счастья внезапного похолодею.
Кто понял, что белым стихом не владею?
Кто бросил мне этот спасательный круг?
Откуда–то рифмы сбегаются вдруг.
Их зря обесславил писатель великий
За то, что бледны, холодны, однолики,
Напрасно охаял он «кровь и любовь»,
И «камень и пламень», и вечное «вновь».
Не эти ль созвучья исполнены смысла,
Как некие сакраментальные числа?
А сколько других, что поддержит их честь!
Он, к счастью, ошибся,— созвучий не счесть.
. И вы уж мне поверьте,
Что жизнь у нас одна,
И слава после смерти
Лишь сильным суждена.
Не та пустая слава
А сладостное право
. Не шум газетной оды,
Лишь тишина свободы
Прославит наши дни.
Один лишь труд безвестный —
За совесть, не за страх,
Лишь подвиг безвозмездный
Не обратится в прах.
И лишь в редчайшие мгновенья.
И лишь в редчайшие мгновенья
Вдруг заглядишься в синеву
И повторяешь в изумленье:
Я существую, я живу.
История одного знакомства
Памяти Ю. К. Звонникова
Бледнел и близился почти неслышно, –
Обломок льда чудесных очертаний:
Совсем как человек. В твоей груди
Дремало пламя. Тихо пробуждаясь,
Вытягивалось, трогало гортань.
Тяжелое тепло приняв, густея,
Размеренно над нами колыхался,
То удлиняясь, то сжимаясь в стих.
Суровым словом вызванные к жизни,
Ворчали и ворочались века.
Стихи свои приносишь ты из края,
Где звезды негоревшие томятся,
Где сказки нерассказанные ждут,
Где чьи–то крылья бьются о решетку
На звезды мертвые легко ступая.
С бесплатным приложением событий,
Опять по росту строятся века.
Похрустывали под ногами звезды.
О, как ты не поранил нежных ног!
Тебя не ждали и не вспоминали.
Но дивное свершилось превращенье –
Ты к нам пришел как смертный человек.
(Иль пламя затаенное проснулось
И разбудило стынущую плоть?)
Но помню я, что встретились мы в полдень,
Мы встретились на пыльном тротуаре,
Ты еле нес тяжелый чемодан.
(Наверно, звезды, сказки, перстень смерти,
Зуб колдуна, живой змеиный глаз. )
Ты служишь в Сельхозгизе,
Обедаешь в общественной столовой,
И в комнате есть у тебя постель
Для страсти, сна, бессонницы и смерти.
Но ты поэт и, значит, – чародей.
Колышется неслышным опахалом,
Сокровищем загробного Египта,
И поверяет в алчущую ночь
О небе, где одно сплошное солнце,
И о земле, затерянной в песках.
К своей заветной цели
О ней мне птицы пели,
Всей силою рассвета
Про это лишь, про это
И снег молчал про это,
Бесценный дар поэта
Свой дар зарыла в землю.
Для этого ль, затем ли
Я здесь была, друзья!
К твоей могиле подойду.
К твоей могиле подойду.
К плите гранитной припаду.
Здесь кончился твой путь земной,
Здесь ты со мной, здесь ты со мной.
Но неужели только здесь?
А я? А мир окрестный весь?
А небо синее? А снег?
А синева ручьев и рек?
А в синем небе облака?
А смертная моя тоска?
А на лугах седой туман.
Не сон и не самообман:
Когда заговорит гроза,
Их синих молний острия.
И это вижу только я.
Какое уж тут вдохновенье,- просто.
Какое уж тут вдохновенье,- просто
Подходит тоска и за горло берет,
И сердце сгорает от быстрого роста,
И грозных минут наступает черед.
Река или бритва, но наперекор
Неясное нечто, тебя карауля,
Приблизиться произнести приговор.
То явственно, то пропуская слова,
И лишь при сплошном напряжении слуха
Ты их различаешь едва-едва.
Пером неумелым дословно, построчно,
Едва поспевая ты запись ведешь,
боясь пропустить иль запомнить неточно.
в блаженном бреду не страшась чепухи,
Не помня о боли, не веря обиде,
И вдруг понимаешь, что это стихи.
Какой обильный снегопад в апреле,
Как трудно землю покидать зиме!
И вновь зима справляет новоселье,
И вновь деревья в снежной бахроме.
Под ярким солнцем блещет снег весенний.
Взгляни, как четко разлинован лес:
Высоких сосен правильные тени
По белизне легли наперерез.
Безмолвие страницы разграфленной
Как бы неволит что–то написать,
Но от моей ли немоты бессонной
Ты слова ждешь, раскрытая тетрадь!
А под вечер предстал передо мною
Весь в перечерках черновик живой,
Написанный осыпавшейся хвоей,
И веточками, и сухой листвой,
И шишками, и гарью паровозной,
Что ветром с полустанка нанесло,
А почерк — то веселый, то серьезный,
И подпись различаю и число.
Не скрыть врожденный дар — он слишком ярок,
Я только позавидовать могу,
Как, не страшась ошибок и помарок,
Весна стихи писала на снегу.
Когда на небо синее.
Когда на небо синее
Глаза поднять невмочь,
Тебе в ответ, уныние,
О, чудо светлолицее,
С какой сравниться птицею
Твой легкий голосок!
Когда ты спишь, любимая,
Прильнув к моей груди.
Тебя держать, бесценная,
Так сладостно рукам.
И сердце непомерное
И мир, со всею скверною,
Мной ничего не сказано,
Но ты вдвойне обязана,
И ты должна свершить.
Быть может мне заранее,
От самых первых дней,
Стать матерью твоей.
В тиши блаженства нашего
Кляну себя: не сглазь!
Мне счастье сгинуть заживо
И знать, что ты сбылась.
Когда слагать стихи таланта нет,—
Не чувствуя ни радости, ни боли,
Хоть рифмами побаловаться, что ли,
Хоть насвистать какой–нибудь сонет,
Хоть эхо разбудить. Но мне в ответ
Не откликается ни лес, ни поле.
Расслышать не в моей, как видно, воле
Те голоса, что знала с малых лет.
Как тяжело неслышащей, незрячей,
Пустой душе. Зову тебя — приди!
О счастье! От одной мольбы горячей
Вдруг что–то дрогнуло в немой груди.
Коктебель
Когда я буду, умирая,
Вцепляться пальцами в постель,
Верни меня в предгорье рая,
Скажи мне тихо: Коктебель.
Я слабым слухом, мертвым взором
Всей горестью, любовью всей
Узнаю берег, на котором
Бродил усталый Одиссей.
Великой Мстительницы милость
Он верным сердцем призывал,
И дева светлая спустилась
На голубые глыбы скал.
Она отплыть ему велела,
Враждебный ветер укротив,
И парус он направил смело
В послушно голубой залив.
Она ж стояла здесь, блистая
Смерчем бессмертной красоты.
Кустов испуганная стая
Металась у ее пяты,
Змеенышем обвивши чресла,
Подъяв копье, щитом звеня,
Вдруг белым облаком исчезла.
Ты помнишь, Коктебель, меня.
О самом раннем знают скалы,
О бурных судоргах земли,
Когда огромные кораллы
В нее невидимо вросли,
Шел, верно, родовой раздор, –
В нее врубались ураганы
И там остались до сих пор.
Она собой отобразила
Как бы побоище богов,
Ее таинственная сила
Похожа на беззвучный зов,
На черновик забытый. это
Недаром кажется таким:
Сюда бог музыки и света
Огнем вписал внезапный гимн.
Как верный друг, мой спутник верный,
Как прежде нежно (помнишь как?),
Чтоб вытравились ветром скверны,
Внеси меня на Карадаг.
И перед демоном безглавым
На камни тихо положи,
Да будет вид сраженной славы
Полезен для моей души.
Но отойдем теперь скорее,
Чтоб я запомнить не могла,
Как, по лиловым дебрям рея,
Меня манила тень орла.
Я покорюсь, горя и стыня,
Что гордость наша? Скудно с ней!
Пахнула библией пустыня,
Все та ж, но жарче и древней.
О, палестинская долина,
Ответствуй мне, не по тебе ль
Шла так недавно Магдалина.
Меня ты помнишь, Коктебель?
Но мне роднее крови – море.
Дрожит мирьядами сердец
И, разгораясь в грозном споре,
Швыряет берегу венец.
Я вас люблю до тьмы, до дна,
Но надо мною знамя смерти,
Вода ж к умершим холодна.
В слова слагаясь еле–еле,
Шли волны голосом твоим:
Кто был однажды в Коктебеле,
Всегда томиться будет им.
Куда, коварная строка.
Куда, коварная строка?
Ты льстишься на приманку рифмы?
Ты хочешь, чтобы вкось и вкривь мы
Плутали? Бей наверняка,
Бей в душу, иль тебя осилят
Созвучья, рвущиеся врозь.
Коль ты стрела — лети навылет,
Коль ты огонь — свети насквозь.
Кузнечики. А кто они такие.
Кузнечики. А кто они такие?
Заглядывал ли ты в их мастерские?
И в кузнях маленьких поодиночке
О наковаленки бьют молоточки,
А звон от них летит во все концы?
Но это заблужденье. Ты не прав.
Не кузница в траве, а телеграф,
Где точки и тире, тире и точки
Бегут вплотную по звенящей строчке
И наспех сообщают обо всем,
Что в поле и в лесу творилось днем.
Легко ль понять через десятки лет —
Здесь нет меня, ну просто нет и нет.
Я не запомнила земные дни.
Растенью, и тому, наверно, внятно
Теченье дней, а для меня они —
Как на луне смутнеющие пятна.
Летень
Повеял летний ветерок;
Не дуновенье — легкий вздох,
Блаженный вздох отдохновенья.
Вздохнул и лег вдали дорог
На травы, на древесный мох
И вновь повеет на мгновенье.
Не слишком наша речь бедна,
В ней все имеет имена,
Да не одно: и «лед» и «ледень»,
А ветерок, что в летний час
Дыханьем юга нежит нас,
Когда–то назывался «летень».
Под нею ни ночи, ни дня.
Родимые ветры осенние,
Хоть Вы не оставьте меня!
Вы пылью засыпьте глаза мои,
И я распознать не смогу,
Что улицы все же те самые
На том же крутом берегу,
Что город все тот же по имени,
Который нас видел вдвоем.
Дай свидеться в сердце твоем!
Люби меня. Я тьма кромешная.
Люби меня. Я тьма кромешная.
Слепая, путанная, грешная.
Но ведь кому, как не тебе,
Любить меня? Судьба к судьбе.
Гляди, как в темном небе звезды
Вдруг проступают. Так же просто
Люби меня, люби меня,
Как любит ночь сиянье дня.
Тебе и выбора-то нет:
Ведь я лишь тьма, а ты лишь свет.
Меня оброс дремучий воздух.
Меня оброс дремучий воздух,
С душой смешался, втек в зрачки,
В запекшихся на сердце звездах
Мерцают мерные толчки.
Как страшно мне кишенье жизни,
В иной утраченной отчизне
Мечтой мучительной живу.
И в сходном с нею крае милом,
Где рдеют огненные мхи,
Я скалам, волнам и светилам
Люблю подсказывать стихи,
Не знавшие журнальной пыли,
Надменные в шуменье дня,
Но здесь их тучи полюбили,
Сплываясь около меня.
И вас, души моей созвучья,
С трудом порою узнаю:
Вы и просторней, и могучей,
И радостней в родном краю.
Наполненные плотью новой,
Им накрепко окрылены,
Иль гром, то синий, то багровый,
Иль лунный свет внутри волны,
От солнца в хладный камень скал,
И звук даете вы похожий
На тот, что тщетно мир искал.
И свет небес, и темень дна.
О, нестерпимая награда.
Ты свыше подвига дана.
Молитва в лесу
Средь многих земных чудес
Листья кружат на ветру,
Это не страшно, это не навсегда,
Настанет покой снежный,
А там, глядишь, и весне подойдет чреда
У нас похуже, но мы молчим.
Ты, лес, посочувствуй.
а старость — не множество зим,
Минует одна, и место пусто.
Сомкнется воздух на месте том,
Где мы стоим, где мы идем.
Но и это не страшно, коль ты пособишь
И в нашу подземную тишь
Врастет деревцо корнями живыми.
Пожалей нас во имя
Пожизненной верности нашей
Ветвям, и листве, и хвое,
Оставь нам дыханье твое живое,—
Пусть растет деревцо
Все ветвистей, все краше.
Молчи, я знаю, знаю, знаю.
Молчи, я знаю, знаю, знаю.
Я точно, по календарю,
Припомню все, моя родная,
И за тебя договорю.
О скрытая моя соседка,
Бедой объятая душа!
Мы слишком часто, слишком редко
Встречаемся, всегда спеша.
Приди от горя отогреться,
Всем сердцем пристальным моим
Зову тебя: скорее встреться,
Мы и без слов поговорим.
Заплачь, заплачь! Ведь я-то знаю,
Как ночь бродить по пустырю.
До счастья выплачься, родная,
Я за тебя договорю.
Море
Тебя, двуполое, таким, –
Люблю. Как воздух твой прозрачен!
Но долгий сон невыносим, –
Твой норов требует: иначе!
Наскучил сизый, и любой
Рождаешь ты из мглы глубокой, –
Лиловый, или голубой,
Или зеленый с поволокой.
Днем – солнце плавает по дну,
Пугая встречного дельфина.
Разрезать крепкую волну –
В ней солнечная сердцевина!
Но отступают от скалы,
Почуя тишину ночную,
И замыкаются вплотную,
И поднимается луна
Над горизонтом напряженным,
Сквозь море спящее она
Проходит трепетом бессонным.
Одной на свете жить нельзя:
В воде дрожит луна другая,
А волны блещут, голося,
О черный берег ударяя.
Один, второй, мильонный вал,
А человек смятенья полон:
Он вспомнил и затосковал
О безначальном, о двуполом.
Муза
Когда я ошибкой перо окуну,
Минуя чернильницу, рядом, в луну, –
В ползучее озеро черных ночей,
В заросший мечтой соловьиный ручей, –
Иные созвучья стремятся с пера,
На них изумленный налет серебра,
Они словно птицы, мне страшно их брать,
Но строки, теснясь, заполняют тетрадь.
Встречаю тебя, одичалая ночь,
И участь у нас, и начало точь–в–точь –
Мы обе темны для неверящих глаз,
Одна и бессмертна отчизна у нас.
Я помню, как день тебя превозмогал,
Ты помнишь, как я откололась от скал,
Ты вечно сбиваешься с млечных дорог,
Ты любишь скрываться в расселинах строк.
Исчадье мечты, черновик соловья,
Читатель единственный, муза моя,
Тебя провожу, не поблагодарив,
Но с пеной восторга, бегущей от рифм.
Мы начинали без заглавий.
Мы начинали без заглавий,
Чтобы окончить без имен.
Нам даже разговор о славе
казался жалок и смешон.
Я думаю о тех, которым
Раздоры ль вечные с собой
Иль нелюбовь к признаньям скорым
Мешали овладеть судьбой.
Не в расточительном ли детстве
Мы жили раньше? Не во сне ль?
Лишь в грозный год народных бедствий
мы осознали нашу цель
И яростную жажду славы
За счастье встреч и боль потерь.
Мы тридцать лет росли как дети,
Но стали взрослыми теперь.
И яростную жажду славы
Всей жизнью утолить должны,
Когда Россия пишет главы
Страницы горя и побед,
А на полях широких ярок
Пожаров исступленный свет.
Живи же, сердце, полной мерой,
Не прячь на бедность ничего
И непоколебимо веруй
В звезду народа твоего.
Теперь спокойно и сурово
Ты можешь дать на все ответ,
И скажешь ты два кратких слова,
Два крайних слова: да и нет.
А я скажу: она со мною,
Свобода грозная моя!
Совсем моей, совсем иною
Жизнь начинается, друзья!
Мы рядом сидим.
Я лицо дорогое целую.
Я голову глажу седую.
какая-то грозная тайна,
что все в этой жизни случайно.
— Ну а как же? Конечно, случайно.-
Так было во вторник.
И вот подошло воскресенье.
Из сердца вовек не уйдет
этот холод весенний.
а со мною что сталось, мой милый.
Я склоняюсь над свежей твоею могилой.
Не лицо дорогое целую,
Неприютно мне и одиноко.
Мне б забиться в нору,
Чтоб никто, никогда,
Ни за что, никуда, ниоткуда.
И созвездий полночное чудо.
Только плеск за бортом —
Все о том да о том,
Что забрезжило в юности ранней,
Потерялось в ненастном тумане.
На свете лишь одна Армения.
На свете лишь одна Армения,
Она у каждого своя.
От робости, от неумения
Но как же я себя обидела —
Я двадцать лет тебя не видела,
Моя далекая, желанная,
Моя земля обетованная!
Поверь, любовь моя подспудная,
Что ты — мой заповедный клад.
Любовь моя — немая, трудная,
Любое слово ей не в лад.
Со мною только дни осенние
Что высится гербом Армении
В снегах литого серебра,
Та величавая, двуглавая
Родная дальняя гора,
Что блещет вековечной славою,
Как мироздание, стара.
И тайна острова севанского,
Где, словно дань векам седым,—
И своды храма христианского,
И жертвоприношений дым.
Орлы Звартноца в камень врублены,
Их оперенье — ржавый мох.
О край далекий, край возлюбленный,
Мой краткий сон, мой долгий вздох.
Надпись на портрете
Я вглядываюсь в Ваш портрет
Настолько пристально и долго,
Что я, быть может, сбита с толку
И попросту впадаю в бред,
Но я клянусь: Ваш правый глаз
Грустней, внимательнее, строже,
А левый — веселей, моложе
И больше выражает Вас,
Но оба тем и хороши,
Что Вы на мир глядите в оба,
И в их несхожести особой —
Таинственная жизнь души.
Они мне счастья не сулят,
А лишь волненье без названья,
Но нет сильней очарованья,
Чем Ваш разноречивый взгляд.
Назначь мне свиданье
Назначь мне свиданье
в двадцатом столетье.
Мне трудно дышать без твоей любви.
Вспомни меня, оглянись, позови!
Назначь мне свиданье
в том городе южном,
по взгорьям окружным,
Где сердце не знало
Ты вспомни о первом свидании тайном,
Когда мы бродили вдвоем по окраинам,
Меж домиков тесных,
Где нам отвечали с акцентом нерусским.
Пейзажи и впрямь были бедны и жалки,
Но вспомни, что даже на мусорной свалке
Жестянки и склянки
Казалось, мечтали о чем–то прекрасном.
Тропинка все выше кружила над бездной.
Ты помнишь ли тот поцелуй
Ты светом и воздухом стал для меня.
Пусть годы умчатся в круженье обратном
И встретимся мы в переулке Гранатном.
Назначь мне свиданье у нас на земле,
В твоем потаенном сердечном тепле.
Друг другу навстречу
И я сквозь рыданья
назначь мне свиданье!
Назначь мне свиданье,
хотя б на мгновенье,
Мне трудно дышать, я молю о спасенье.
Хотя бы в последний мой смертный час
Назначь мне свиданье у синих глаз.
Нас предрассветная заря
Надеждой радует не зря,
И неспроста пугает нас
Тревожный сумеречный час.
Лишается земля примет,
Когда на ней исчезнет свет,
Все дело в свете, но и он
Лишь темнотой на свет рожден.
Не беда, что жизнь ушла,
Не беда, что навсегда,
А беда, что без следа,
Не взыщи, мои признанья грубы.
Не взыщи, мои признанья грубы,
Ведь они под стать моей судьбе.
У меня пересыхают губы
От одной лишь мысли о тебе.
Воздаю тебе посильной данью-
Жизнью, воплощенною в мольбе,
У меня заходится дыханье
От одной лишь мысли о тебе.
Не беда, что сад мой смяли грозы,
Что живу сама с собой в борьбе,
Но глаза мне застилают слезы
От одной лишь мысли о тебе.
Не за то ли, что только гроза.
Не за то ли, что только гроза
нам на мир открывает глаза,
И пред нами, хорош или плох,
Предстает он, застигнут врасплох,
Озарен то вверху, то внизу,-
Не за это ль мы любим грозу?
Что при свете дневном разберешь,
Примиряющем с правдою ложь?
Безучастный равно ко всему,
Он легко переходит во тьму.
Что увидишь во мраке ночном?
Он смешал, одурманенный сном,
Все, что живо, и все, что мертво,
Он не видит себя самого.
Но случится лишь ветру начать
Вековые деревья качать,-
Встрепенется, очнется листва,
Зашумит: я жива, я жива!
Редкий дождь пробежит вперебой
По траве, от зарниц голубой,
В чаще туч острие топора
Полыхнет белизной серебра,
Громыхающий рухнет удар
С поднебесья в глухой крутояр,
Взвоет ветер на все голоса,
Раскачаются шумно леса.
Не затем ли мы жаждем грозы,
Что гроза повторяет азы
Неоглядной свободы, и гром
Бескорыстным гремит серебром,
И, прозрачной прохладой дыша,
Оживает, мужает душа.
Не отчаивайся никогда.
Не отчаивайся никогда,
Даже в лапах роковой болезни,
Даже пред лицом сочтенных дней.
Ничего на свете нет скучней,
И бессмысленней, и бесполезней,
Чем стенать, что зря прошли года.
Ты еще жива. Начни сначала.
Нет, не поздно: ты еще жива.
Я не раз тебя изобличала,
И опять ключами ты бренчала
У дверей в тайницу волшебства.
Не плачь, не жалуйся, не надо.
Не плачь, не жалуйся, не надо,
Слезами горю не помочь.
В рассвете кроется награда
За мученическую ночь.
Сбрось пламенное покрывало
И платье наскоро надень
И уходи куда попало
В разгорячающийся день.
Тобой овладевает солнце.
Его неодолимый жар
В зрачках блеснет на самом донце,
На сердце ляжет, как загар.
Когда в твоем сольется теле
Владычество его лучей,
Тебя ласкали горячей?
Поди к реке и кинься в воду
И, если можешь,- поплыви.
Какую всколыхнешь свободу,
Какой доверишься любви!
Про горе вспомнишь ты едва ли.
Тебя нежнее целовали
И сладостнее, чем вода.
Ты вновь желанна и прекрасна,
И ты опомнишься не вдруг
От этих ласково и властно
Струящихся по телу рук.
А воздух? Он с тобой до гроба,
Суровый или голубой,
Вы счастливы на зависть оба,-
И дождь придет к тебе по крыше,
Все то же вразнобой долбя.
Он сердцем всех прямей и выше,
Всю ночь он плачет про тебя.
Ты их своими назови.
Неправда, ты не одинока
В твоей отвергнутой любви.
Не плачь, не жалуйся, не надо,
Слезами горю не помочь.
В рассвете кроется награда
За мученическую ночь.
Немого учат говорить.
Он видит чьих–то губ движенье
И хочет слово повторить
В беззвучных муках униженья.
Ты замолчишь – он замычит,
Пугающие звуки грубы,
Но счастлив он, что не молчит,
Когда чужие сжаты губы.
А что ему в мычанье том!
То заревет, то смолкнет снова.
С нечеловеческим трудом
Он хочет выговорить слово.
Он мучится не день, не год,
За звук живой – костьми поляжет.
Он речь не скоро обретет,
Но он свое когда–то скажет.
Ни ахматовской кротости,
Ни цветаевской ярости –
Поначалу от робости,
А позднее от старости.
Не напрасно ли прожито
Столько лет в этой местности?
Кто же все–таки, кто же ты?
Отзовись из безвестности.
О, как сердце отравлено
Что же будет оставлено
В ту минуту последнюю?
Лишь начало мелодии,
Лишь мотив обещания,
Лишь мученье бесплодия,
Лишь позор обнищания.
Лишь тростник заколышется
Тем напевом, чуть начатым.
Пусть кому–то послышится,
Как поет он, как плачет он.
Но в сердце твоем я была ведь.
— Но в сердце твоем я была ведь?- Была:
Блаженный избыток, бесценный излишек.
— И ты меня вытоптал, вытравил, выжег.
— Дотла, дорогая, дотла.
— Неправда. Нельзя истребить без следа.
Неясною тенью, но я же с тобою.
Сквозь горе любое и счастье любое
Но разве счастье взять руками голыми.
Но разве счастье взять руками голыми?-
Меня швыряло из огня да в полымя
И в кровь о камень сердца несравненного,-
Тебя ль судить,- бессмертного, мгновенного,
Но только и было, что взгляд издалека,
Горячий сияющий взгляд на ходу.
В тот день облака проплывали высоко
И астры цвели в подмосковном саду.
Послушай, – в каком это было году?
С тех пор повторяю: а помнишь, а знаешь?
И нечего ждать мне и все–таки жду.
Я помню, я знаю, что ты вспоминаешь
И сад подмосковный, и взгляд на ходу.
Ночь
Ночь нависает стынущей, стонущей,
Натуго кутая темнотой.
Ласковый облик, в истоме тонущий,
Манит, обманывая тобой.
Искрами злыми снега исколоты.
Скрип и гуденье в себе таят.
Даль недолетна. Лишь слышно: от холода
Звезд голубые хрящи хрустят.
О сердце человечье, ты все в кровоподтеках,
Не мучься, не терзайся, отдохни!
Ты свыкнешься с увечьем, все дело только в сроках,
А как тепло на солнце и легко в тени!
Не мучься, не терзайся, родное, дорогое,
Не мучься, не терзайся, отдохни!
Увечья не излечит мгновение покоя,
Но как тепло на солнце и как легко в тени!
О чем же, о чем, если мир необъятен.
О чем же, о чем, если мир необъятен.
Я поздно очнулась, кругом ни души.
О чем же? О снеге? О солнце без пятен?
А если и пятна на нем хороши.
О людях? Но либо молчание, либо
Лишь правда, а мне до нее не дойти.
О жизни. Любовь моя, свет мой,— спасибо.
О смерти. Любовь моя, свет мой,— прости.
О, ветром зыблемая тень.
Лишь весть о вести.
Вас нет. Вы нищенки бедней.
Вы про себя: судьба, судьбе,
Нет, вы забудьте о себе,
Иначе будет все не впрок
Как серый цвет могильных плит,
Вам надо все перечеркнуть,
Отправьтесь в путь, в нелегкий путь,
О, какие мне снились моря!
Шелестели полынью предгория.
Полно, друг. Ты об этом зря,
Это все реквизит, бутафория.
Но ведь снилось! И я не пойму –
Почему они что–то значили?
Полно, друг. Это все ни к чему.
Эта сказочка стала стара,
Потускнели видения ранние,
И давно уж настала пора
Зренья, слуха и понимания.
Жизнь осталась позади.
Ночь длиннее, день темнее.
То ли будет, погоди.
У других – пути–дороги,
У других – плоды труда,
У меня – пустые строки,
Горечь тайного стыда.
Вот уж правда: что посеешь.
Поговорочка под стать.
Наверстай–ка что сумеешь,
Что успеешь наверстать!
Может быть, перед могилой
Узнаём в последний миг
Всё, что будет, всё, что было.
О, немой предсмертный крик!
Ни пощады, ни отсрочки
От беззвучной темноты.
Так не ставь последней точки
И не подводи черты.
Одна на свете благодать –
Отдать себя, забыть, отдать
И уничтожиться бесследно.
Один на свете путь победный –
Жить как бегущая вода:
Светла, беспечна, молода,
Она теснит волну волною
И пребывает без труда
Все той же и всегда иною,
Осенние леса
Боже, как светло одеты,
На лесах сказалось лето
В пламени пережитом.
Летней радуги красу.
Рдеет листьями в лесу.
Отрешившийся от зноя,
Воздух сразу стал чужим.
Отстранивший все земное,
он высок и недвижим.
как молитва молчаливо
легких листьев торжество.
Что красе их вдохновенной
Близкий смертный снежный мрак.
До чего самозабвенны
Грустила я за свежими бревенчатыми стенами,
Бродила опустевшими лесами несравненными,
И светлыми дубравами, и сумрачными чащами,
Я увидала озими, как в раннем детстве, яркими,-
Великодушной осени весенними подарками.
В неполитом, в неполотом саду твоем стояла я.
По самый стебель налито и оживает заново.
Ни шелеста, ни шороха, пройди всю глушь окрестную,
Лишь смутный запах пороха томит кору древесную.
Какими днями тяжкими нам эти чащи дороги!
За этими овражками стояли наши вороги.
Ломились в наши светлые заветные обители.
И воды ясной Сетуни их темный образ видели.
Настигнутые пулями, о вольной воле певшими,
В свой праздник недогулянный, детоубийцы- где ж они?
Лишь смутный запах пороха хранит кора древесная,
Как в утро это раннее, что разгорится досиня,
Мне по сердцу стояние самозабвенной осени.
Земля моя чудесная, что для тебя я сделаю,
Какой прославлю песнею все светлое, все смелое,
И тишину рассветную, и жизнь вот эту самую,
И вас, друзья заветные, заветные друзья мои!