люська плохая мать рассказ
Люська плохая мать рассказ
Я только сейчас поняла, что это такое. Кровиночка. Я веду себя как животное – могу лишь нюхать своего детеныша, кормить и облизывать. Когда она только родилась, я закрывалась в комнате и мечтала только об одном – чтобы к нам никто не заходил. Я, словно волчица или собака, бросалась на тех, кто меня тревожил и хотел ее забрать у меня. Я не хотела гостей, не хотела мужа, маму, сына, никого не хотела. Мне нужна была только моя девочка. Это прошло. Не до конца – я по-прежнему очень тяжело от нее отлипаю, но уже могу спокойно пережить двухчасовое расставание. Это правильно. Так должно быть. Но то ощущение я помню до сих пор, как муж помнит ощущение в ладони, когда он клал руку мне на живот.
Я стала мамой девочки. Теперь я всегда во всем буду виновата. Теперь я должна буду бросать все и бежать к ней. Теперь я буду всю жизнь бояться за ее здоровье. Теперь я буду сидеть с внуками. Теперь я поняла, насколько сильно я люблю свою маму и насколько сильно она любила меня. Чтобы это понять, мне нужно было родить девочку. Чтобы решиться написать про маму, я должна была сама стать мамой. Такой маленькой, удивительно красивой малышки, с длинными ресничками, бровками, глазками и пухлыми губками. Я смотрю на нее и умираю от счастья.
Эта книга не только о моей маме и ее жизни, но и о матерях – женщинах и даже мужчинах, которые стремились к одному: «быть хорошей матерью». Я расскажу о маме не в хронологическом порядке, а в том, в каком я вспоминала свое детство. Память так часто шутит – цепляется за какую-то незначительную деталь из настоящего, и раз – ты уже не здесь, а в тех временах, которые старалась все эти годы забыть или, наоборот, хранила как воспоминание.
Я не знаю, как воспитывать девочек. Совершенно ничего в них не понимаю.
Когда Серафиме, Симе, так зовут мою дочь, было несколько месяцев, я испугалась до обморока. Я же помню, какая должна быть грудь у младенца! Я же вырастила сына Василия, в конце концов! У Симы с грудью явно было что-то не то. Я вызвала врача.
– Что с ней? – спросила я, когда врач послушала и посмотрела малышку.
– Поздравляю, – ответила врач, – вы родили девочку. Маша, это молочная железа.
Я ей нужна, и это самое для меня удивительное. Когда я брала маленького сына на руки, он начинал активно дрыгать ногами и сползать с «ручек». Ему нужно было ползать, ходить, только не сидеть на руках.
– Что? Что? Я не понимаю! Почему она плачет? – спрашивала я мужа, когда Сима хныкала. Я хватала ее на руки и прижимала к себе. Девочка замолкала.
– Наверное, она так просит, чтобы ее поносили, – сказал муж.
Мы носим ее по очереди. Оба до сих пор удивленные.
– У нее какашки черного цвета! – кричу я мужу. – Скорее дай мне телефон! Почему они черные? Это желудок! Нет, кишечник! У нее даже язык черный! Как у собаки чау-чау!
И уже с телефоном в руке, набирая номер врача, вспоминаю, как точно так же кричала девять лет назад, когда накормила сына черникой. Только тогда я была покрепче нервами.
– Я тебе вообще ничего не должна! Я тебя родила! Я твоя мать! Что ты из меня кровь пьешь?! – Моя мама стояла в коридоре, срывала с вешалки куртку, кричала и плакала.
Мама приехала рано утром в субботу. Обычно она приезжает уже после завтрака – когда мы все красивые, умытые и улыбающиеся. А тут приехала специально рано, чтобы накормить завтраком. И увидела меня, свою дочь, – уставшую, задерганную, еще не восстановившуюся после родов. Увидела внука с синими кругами под глазами, худющего и измотанного к концу учебного триместра. Увидела зятя, который в этой ранний час был похож на старую грустную панду. И маленькую девочку, свою внучку, которая, услышав незнакомые звуки, начала плакать навзрыд.
Мама ушла на кухню. Гренки сгорели, кофе убежал.
Тут прибежала я – варить кашу. Мама, решившая сварить борщ, мне мешала.
– Мам, давай ты потом все приготовишь?
Вот с этого все и началось, как начинаются скандалы в большинстве семей. С ерунды. С фразы, которую потом никто не помнит.
Мама начала ругаться. Я знала, что она кричит от страха и от бессилия – она не может мне помочь, не может сделать так, чтобы мне было легче. И вместо этого произносит банальные бабские фразы типа: «Ты знала, на что шла, когда рожала второго ребенка!»
Именно поэтому она когда-то переехала жить за город. Чтобы ненароком не вмешаться в мою жизнь. Чтобы дать мне возможность жить самой так, как я считаю нужным.
– Я не лезу к тебе со своими замечаниями, не треплю тебе нервы и не сижу у тебя на шее, – говорит она.
И никак не может понять, что я хочу, просто мечтаю о том, чтобы она лезла ко мне, трепала нервы и сидела на шее. Я по ней безумно скучаю. Так сильно, что все время с ней разговариваю. Советуюсь, рассказываю про детей, про работу. Я могу ей позвонить в любой момент. Но не нарушаю этот заключенный ею не пойми с кем, скорее с самой собой, пакт о невмешательстве в мою жизнь. Не звоню, потому что запросто могу услышать, что ей некогда или она занята, хотя совершенно точно знаю, что ей есть когда.
– Мама, почему ты мне не звонишь?
– Мам, перестань так шутить. Пожалуйста. Я уже не воспринимаю такие шутки.
– Что ты от меня хочешь? Я уже старая и тупая.
– Неправда. Ты еще молодая и мудрая.
– Я уже давно ничего в этой жизни не понимаю. Не хочу понимать. Уже ничего не хочу.
Я смотрю на Симу и хочу. Хочу быть ей должна. Столько, сколько смогу. Столько, сколько выдержу. И пусть она пьет из меня кровь. Пусть всю выпьет, только не перестанет во мне нуждаться. Пусть зовет, просит, требует. Моя мама мечтала о том, чтобы я выросла сильной и, по ее собственному выражению, «не пропала в этой жизни». Я выросла сильной и теперь хочу, чтобы моя дочь выросла слабой.
– Ты меня хоть любишь?! – кричит мой сын Василий, когда я прошу его сделать то, что он не хочет, – уроки, уборку.
Дети часто об этом спрашивают. И остаются совершенно равнодушными, когда им отвечаешь: «конечно, люблю», «не говори глупости», «как ты можешь такое спрашивать?» и тому подобное. Они хотят слышать «я тебя люблю» через каждые пять минут. К ним нужно подходить и надоедать с поцелуями. Они будут отмахиваться, вытираться и говорить: «Ну хватит!» И будут ждать, когда ты снова подойдешь и начнешь чмокать в шею, в руку, в нос – куда придется.
Когда Вася был маленький, я старалась сдерживаться. Он мальчик, с ним нельзя сюсюкаться, нельзя облизывать. Сейчас я уже не сдерживаюсь. Наверстываю упущенное. Заворачиваю по вечерам в одеяло так, чтобы даже повернуться не смог, и начинаю зацеловывать. Он хохочет и вырывается.
Маленькую Симу целуют все безостановочно.
– Слушай, мы ее уже затискали, – сказала я мужу.
– А зачем мы ее рожали? – удивился он. – Чтобы целовать и тискать.
Я до сих пор спрашиваю у мамы, любит ли она меня. Она меня редко целовала в детстве. И бабушка тоже. Я была не одна такая. Вот не помню я ни одной подружки, которую мама целовала, когда та уходила погулять. Или встречала поцелуем после школы.
– Мама, а тебя бабушка целовала? – спросила я.
– Нет. Тогда время другое было.
– Ты меня хоть любишь?
– Любишь, не любишь. я не понимаю, что это такое. Ты моя жизнь.
Мне всегда казалось, что мама меня не любит. Когда заставляла мыть полы, поднимая, а не отодвигая стулья. Когда учила готовить. Когда отправляла в новую школу, в другой город, к незнакомым людям.
Только теперь я понимаю, что это была безумная материнская любовь. Только благодаря этой любви мне ничего не страшно в жизни.
Вася стоит в вестибюле роддома. Они с отцом приехали меня встречать. Вася путается в ногах и дергает ручку двери. До этого он лежал с температурой сорок. Всю ту неделю, которую я провела в роддоме. Врач сказала, что это из-за меня – на нервной почве.
Люська
Люська никогда никого не любила и, уж конечно, никогда не верила ни одному парню. Она думала с усмешкой: «У всех у них одно на уме: поцелуют и думают уж всё, завладели, завоевали, и туда же, в постель». Нет уж, так никогда не бывать, ее на мякине не проведешь, как мама раньше говорила. А теперь хоть мамы и нет, зато она уже взрослая и все понимает, что к чему. Вон Лерка поверила, вся такая размазня стала, и что? Он оставил ее на третьем месяце беременную и исчез. Ищи теперь его, где хочешь! «Со мной так не пройдет». Все парни в селе Люськи побаивались. Если что, она и поддать может, ходи потом с фингалом. Засмеют, чтоб девка парню глаз подбила, да лучше ее десятой дорогой обойти.
А тут еще этот прицепился. И что ему надо? Говорит, что я его провожала его в армию. Да никого и никогда я не провожала. Еще чего не хватало! В армию его провожать. А он уверяет, что это она три дня подряд приходила к реке на пристань в обалденно красивом клетчатом платье, когда их три дня не могли отправить из-за того, что пароход сломался. А на пристани три дня подряд собирались люди, ребят строили, оркестр играл, военком приезжал три дня подряд, а пароход тот проклятый где-то сломался, и ребят три дня провожали. Девчонки и матери плакали, обнимались, прощались, а пароход опять не приходил. Уж и вина поднапились, и все пироги дорожные съели, а его, проклятого, все не было.
Люська тоже ходила на берег. Но она никого из ребят не провожала, еще чего, очень надо провожать кого-то. Да и парня стоящего не было, чтоб провожать. Они с Веркой просто нарядились и пошли повертеться там на виду у всех, а то где еще новое платье покажешь? Куда тут, в селе, ходить-то? Один раз в месяц в клубе танцы, да два раза в месяц кино привезут. А привозят внезапно, не успеешь нарядиться – уже надо бежать, чтоб место занять, а то стоя весь фильм смотреть придется. А платье мама еще шила, и Люська его берегла. Было оно зеленое в красную клеточку, словом – мамино изделие. Царство ей небесное. Мать долго болела, из дома почти не выходила, шила, кто закажет, тем и жили. Отца Люська не помнит, он ушел от них – еще три года ей было. Да и зачем такой отец? Мать говорила, что он пропоица. Хоть бы раз денег прислал. Так нет, наверное, все пропивал. Спасибо, его мать, бабка Настя, подкидывала то денег, то еды какой, ну а так безбедно жили они, пока мать не слегла. Бил ее отец здорово, вот она все и хворала, кашляла. Но шила она отменно. Вся деревня к ней перед праздниками шить собиралась, и Люське приходилось помогать, а то как же, не успеть маме-то одной. Так и научилась шить, теперь сама шьет. Не всем, конечно, а девчонкам.
Люська приставила веник к двери и пошла в магазин. Надо хлеба да молока купить.
– Эй, Люсь, – окликнул кто-то. Обернулась, увидела, опять он. И чего надо парню?
– А тебе-то что? Ну, в магазин. А ты что болтаешься? Все вон работают, а ты чего?
– А у меня выходной. Ну чего ты так бежишь, как на пожар?
– Тебе не все ли равно, на пожар я или еще куда?
– Люсь, а ты вечером в клуб придешь?
– А что я там не видела?
– Так ведь кино привезут сегодня.
– Придумал тоже – кино. По вторникам не возят.
– Да сторож дед Матвей сказал, что привезут.
– С чего это он взял, что привезут? Никогда еще во вторник не привозили.
– Люсь, а чего ты такая вредная? Привезут, не привезут. Ребята, девчонки, все там будут – и ты приходи, – Парень потупился, – в том зеленом платье, оно тебе очень идет, ты в нем прямо принцесса.
– Ну уж, скажешь тоже – принцесса.
Людмила, взмахнув сумкой и тряхнув подолом, зашагала в сторону магазина.
– Вот пристал, – прошептала про себя Люся.
– А что, может, пойти? – думала она, подходя к магазину. – И платье то зеленое надеть. Оно мне идет, глаза еще зеленее кажутся.
Людмила взяла хлеб, молоко и решила:
– А! Возьму 200 граммов конфет к чаю!
Посмеявшись с продавщицей Анкой, она пошла домой. Подойдя к калитке, удивилась: парень стоял, опершись на изгородь, и улыбался.
– Ну, здрасьте! – возмутилась она, – Опять ты тут, и чего тебе надо?
– А ты же конфет к чаю взяла, пригласи попить чайку, что ли.
– Ну вот еще! И чего ты добиваешься? – Людмила перед носом у парня захлопнула калитку, но он успел положить свою руку на ее ладошку и держал крепко. Люся подняла на него глаза. Поджав губы, она разглядывала юношу в упор, прищурив глаза.
– Да не щурься, все равно вижу, какие они у тебя зеленые, как то платье. Ну, придешь сегодня?
Люся подергала свою руку, но он держал крепко.
– Ладно, – подумав, ответила, – Приду.
Парень, насвистывая, пошел прочь.
– Ишь ты какой, обрадовался, победил, а я возьму и не приду.
Вот и она, тряхнув шевелюрой, скрылась в доме.
«Что ли, чай попить? » – подумала, посмотрев на себя в зеркало. Сев на стул, стала рассматривать себя в нем. Ну, глаза зеленые, большие, и ресницы ничего, длинные – разглядывала она себя со всех сторон. Распустила волосы, в лучах падающего из окна солнца они золотились, отливали бронзой. Расчесав волосы, она слегка подкрасила губы и вновь посмотрела в зеркало.
– А ничего, неплохо, – усмехнулась. Опершись на кулачок, она долго смотрела на себя в зеркало.
– Вот бы мама посмотрела, я ж на нее как две капли воды похожа.
Крупная слеза скатилась по щеке.
– Ну ладно, сырость разводить, лучше чаю попить, – и Людмила пошла в кухню. Поставила на плиту чайник.
– А что? И пойду вечером, в своем зеленом.
Время бежит быстро, вот уже и семь часов, темнеть стало. Девчонки, наверное, все там уже, нарядные. Люся вновь подошла к зеркалу. Стала медленно переодеваться. Платье было в талию, с пояском, а подол в складку. Она покрутилась перед зеркалом.
– Ух, красота! – усмехнулась про себя, – Умрет от восторга Андрюшка!
Села перед зеркалом, подвела глаза, бровки, и губы чуть тронула помадой, а волосы, а пусть их, распущу, вон какие пышные. И она закружилась по комнате. Уж пора бы идти. Но хотелось немного опоздать. Пусть подождет, подумает – а вдруг не приду.
У клуба толпились парни, курили, кто-то кого-то ждал, а девчонки проходили в клуб с гордо поднятыми головами.
Люська шла медленно, начищенные туфли блестели как новые, юбка колыхалась из стороны в сторону, задеваемая руками. В одной руке она держала косынку, когда-то ей мама подарила – прозрачная, с цветочками по краю, мама говорила «газовая». Чем ближе она подходила к клубу, тем больше глаз на нее смотрели. Кто-то из ребят присвистнул:
– Вот это да! Красотка какая!
Не глядя ни на кого, Людмила прошла мимо ребят, взошла на крыльцо, обернулась, хмыкнула и, взмахнув косынкой, вошла в клуб.
– Я уж думал, ты не придешь! – услышала Люда сзади шепот.
– А почему бы мне не прийти?! Вон тут как весело, – и она, размахивая юбкой и косынкой, пошла к девчонкам. Те тоже открыли рот, увидев Люську, да еще такую нарядную.
– Ну ты артистка! Ничего себе! – Девчонки обступили Людмилу, трогали платье, косынку, разглядывали туфли. Когда начались танцы, многие ребята потянулись к Людмиле, но Андрей опередил, он чувствовал, что отходить далеко не стоит, а то сейчас перехватят. Галантно раскланявшись, он пригласил ее на танец. С небрежным видом она согласилась. Танцевал он хорошо. «Где и научился, – подумала Людмила. – В армии, что ли, отплясывал» – и Люся не выдержала:
– Где это ты так научился танцевать?
– В армии. Я там в танцевальной группе выступал с ребятами, – и он широко и довольно разулыбался, еще сильнее прижав к себе девушку, закружился по залу.
– Ну, ты уморил меня, азартный какой, – восхищенно сказала запыхавшаяся Людмила в конце танца.
Домой шли, взявшись за руки. Тропинка была узкая, и Андрей шел по траве, чувствовал, как брюки от росы стали мокрыми, но не смел теснее прижаться к Людмиле. Она вон какая красавица, да и боязно, вдруг прогонит, боялся спугнуть робкие отношения. У калитки остановились. Люська зашла в калитку и придерживала ее, как бы стараясь, чтоб он не вошел следом. А Андрей топтался у столбика, глядя на девушку влюбленными глазами.
– Ну что, пора уже домой, – сказала Людмила и потянула калитку на себя.
– Да постой, еще рано, смотри какая ночь, и соловьи поют, как шальные.
– Соловьи-то уж улетели, это воробьи, наверное, чирикают.
– Да ну?! – И оба рассмеялись.
Андрей погладил ее руку.
– А ты красивая, – произнес тихо, – И платье у тебя что надо! Я сразу тебя заметил, когда ты провожать меня приходила на пристань. Никогда не забуду. Три дня я был так счастлив, Людочка.
Людмила фыркнула, едва не расхохотавшись. Но что-то остановило ее. Не захотелось портить парню настроение. Не видела она его в толпе призывников, да и не думала о нем вовсе. Уж так просто с девчонками решили пофорсить на пристани в новых платьях. А он запомнил. Ну да ладно, пусть помнит. Парень-то хороший.
– Люсь, ты выйдешь завтра вечером? Посидим, погуляем, – просительно проговорил Андрей.
Помолчав, Людмила ответила:
– Ладно, может, выйду. Пока, пора уже спать, петухи вон поют, – и она, засмеявшись, захлопнула калитку.
Долго еще Андрей стоял у закрытой калитки и улыбался. Придет, не может быть, чтоб не пришла, такая девчонка милая!
А Людмила стояла у окна и смотрела, как в лунном свете у ее ворот стоял Андрей, улыбаясь чему-то.
Люська плохая мать рассказ
Ирина Михайловна Пивоварова
Рассказы Люси Синицыной (сборник)
© Пивоварова И.М., насл., 2017
© Почтенная К.О., илл., 2017
© ООО «Издательство АCТ», 2017
Рассказы Люси Синицыной
О чём думает моя голова
Если вы думаете, что я учусь хорошо, вы ошибаетесь. Я учусь неважно. Почему-то все считают, что я способная, но ленивая. Я не знаю, способная я или не способная. Но только я точно знаю, что я не ленивая. Я по три часа сижу над задачами.
Вот, например, сейчас я сижу и изо всех сил хочу решить задачу. А она не решается. Я говорю маме:
– Мам, а у меня задачка не получается.
– Не ленись, – говорит мама. – Подумай хорошенько, и всё получится. Только хорошенько подумай!
Она уходит по делам. А я беру голову обеими руками и говорю ей:
– Думай, голова. Думай хорошенько… «Из пункта А в пункт Б вышли два пешехода…» Голова, ты почему не думаешь? Ну, голова, ну, думай, пожалуйста! Ну что тебе стоит!
За окном плывёт облачко. Оно лёгонькое, как пух. Вот оно остановилось. Нет, плывёт дальше.
Голова, о чём ты думаешь?! Как тебе не стыдно. «Из пункта А в пункт Б вышли два пешехода…» Люська, наверное, тоже вышла. Она уже гуляет. Если бы она подошла ко мне первая, я бы её, конечно, простила. Но разве она подойдёт, такая вредина?!
«Из пункта А в пункт Б…» Нет, она не подойдёт. Наоборот, когда я выйду во двор, она возьмёт под руку Лену и будет с ней шептаться. Потом она скажет: «Лен, по-шли ко мне, у меня что-то есть». Они уйдут, а потом сядут на подоконник и будут смеяться и грызть семечки.
«Из пункта А в пункт Б вышли два пешехода…» А я что сделаю. А я тогда позову Колю, Петьку и Павлика играть в лапту. А она что сделает. Ага, она поставит пластинку «Три толстяка». Да так громко, что Коля, Петька и Павлик услышат и побегут просить её, чтобы она дала им послушать. Сто раз слушали, всё им мало! И тогда Люська закроет окно, и они там все будут слушать пластинку.
«Из пункта А в пункт… в пункт…» А я тогда возьму и запульну чем-нибудь прямо в её окно. Стекло – дзинь! – и разлетится. Пусть знает.
Так. Я уже устала думать. Думай не думай – задача не получается. Просто ужас какая задачка трудная! Вот погуляю немножко и снова стану думать.
Я закрыла задачник и выглянула в окно. Во дворе гуляла одна Люська. Она прыгала в классики. Я вышла во двор и села на лавочку. Люська на меня даже не посмотрела.
– Серёжка! Витька! – закричала сразу Люська. – Идёмте в лапту играть!
Братья Кармановы выглянули в окно.
– У нас горло, – хрипло сказали оба брата. – Нас не пустят.
– Лена! – закричала Люська. – Лен! Выходи!
Вместо Лены выглянула её бабушка и погрозила Люське пальцем.
– Павлик! – закричала Люська.
В окне никто не появился.
– Пе-еть-ка-а! – надсаживалась Люська.
– Девочка, ну что ты орёшь?! – высунулась из форточки чья-то голова. – Больному человеку отдохнуть не дают! Покоя от вас нет! – И голова всунулась обратно в форточку.
Люська украдкой посмотрела на меня и покраснела как рак. Она подёргала себя за косичку. Потом сняла с рукава нитку. Потом посмотрела на дерево и сказала:
– Люсь, давай в классики.
Мы попрыгали в классики, и я пошла домой решать свою задачу.
Только я села за стол, пришла мама:
– Но ведь ты уже два часа над ней сидишь! Это просто ужас что такое! Задают детям какие-то головоломки. Ну, давай показывай свою задачку! Может, у меня получится? Я всё-таки институт кончала… Так… «Из пункта А в пункт Б вышли два пешехода…» Постой, постой, что-то эта задача мне знакома. Послушай, да ведь вы её в прошлый раз вместе с папой решили! Я прекрасно помню!
– Как? – удивилась я. – Неужели. Ой, правда, ведь это сорок пятая задача, а нам сорок шестую задали.
Тут мама страшно рассердилась.
– Это возмутительно! – сказала мама. – Это неслыханно! Это безобразие! Где твоя голова? О чём она только думает?!
«Привет с далёкого севера!»
– Выделим в словах приставки и суффиксы, – сказала Вера Евстигнеевна. – Приставки будем выделять волнистыми чёрточками, а суффиксы прямыми…
Я сидела и смотрела на доску. Рядом Люська с умным видом писала что-то в тетрадке.
Мне было скучно. Приставки – суффиксы, суффиксы – приставки… За окном замяукала кошка. Интересно, чего она мяукает? На хвост ей наступили, что ли. Приставки – суффиксы, суффиксы – приставки… Скучища!
– Возьмите карандаши и подчёркивайте, – сказала Вера Евстигнеевна.
Я взяла карандаш, поглядела на Люську и, вместо того чтобы подчёркивать, написала на промокашке:
Здравствуйте высокая уважаемая Людмила Ивановна!
Люська старательно выделяла в тетрадке суффиксы и приставки. Делать ей нечего! Я стала писать дальше.
Вам пишет издалека ваша бывшая школьная подруга Людмила Семёновна. Привет с далёкого Севера!
Люська покосилась на мою промокашку и снова принялась выделять приставки.
…Как поживают ваши детки Серёжа и Костя? Ваш Серёжа очень красивый. А ваш Костя очень умный и замечательный. Я просто влюбилась в него с первого взгляда! Он у вас такой талантливый, прямо ужас! Он у вас сочиняет книжки для детей, потому что он у вас писатель. А ваш сын Серёжа – дворник. Потому что он хоть и красивый, а бестолковый. Он плохо учился, и его выгнали из института.
Люська бросила беспокойный взгляд на мою промокашку. Её, видно, тревожило, что я такое там пишу?
…А ваш муж Синдибобер Филимондрович очень злой. Он весь седой, и ходит с длинной бородой, и бьёт вас палкой, и мне вас ничуточки не жалко!
Тут я прыснула, и Люська снова недовольно на меня покосилась.
…А сами вы тоже уже старая тётенька. Вы толстая, как бочка, и худая, как скелет, и у вас спереди одного зуба нет.
Тут я прямо давиться стала от смеха. Люська посмотрела на меня с ненавистью.
…А у нас всё по-прежнему. Мы живём от вас далеко, и по вас не скучаем, и никаких приставок и суффиксов не замечаем. Это всё мура и ерунда, и не хочется нам этого учить никогда!
– Та-а-ак… – услышала я вдруг за спиной и похолодела. Рядом со мной неизвестно откуда выросла фигура Веры Евстигнеевны!
Я быстро прикрыла промокашку руками.
– Та-а-ак. Весь класс занимается, а Синицына, как всегда, увлечена посторонним делом. Дай-ка сюда то, что ты пишешь! Быстрее, быстрее!
Я уже успела скомкать промокашку, но рука Веры Евстигнеевны повелительно протянулась… Вера Евстигнеевна вынула промокашку из моей вспотевшей ладони и развернула её.
– Интересно, чем это мы занимаемся на уроках?
Учительница разгладила промокашку и, слегка откинув назад голову, стала читать:
– «Здравствуйте высокая уважаемая Людмила Ивановна. »
– Между прочим, перед обращением ставится запятая, – ледяным голосом сообщила Вера Евстигнеевна. – «…Вам пишет издалека ваша бывшая школьная подруга Людмила Семёновна…»
Бедная Люся
Оглавление
Глава 1.
Мир. Так много в этом слове. Что это для нас? Да всё! Мы все желаем друг другу мира во всём мире, мира в семье, в отношениях с родственниками и прочее. Но, к сожалению, мир не всегда царствует во всех семьях. Так в семье Анарховых была такая беда.
– Мама, мамочка, пожалуйста, не нужно! – жалобно кричала маленькая Люся, закрывая своё лицо маленькими худенькими ручками. Её мать вновь пьяна. Она взяла старый армейский ремень и решила заняться воспитанием своей дочери, которая, в общем-то, совершенно не ей нужна.
– Закрой свой рот, спиногрызка! – буквально орала она, и, беспощадно, куда попадя, избивала ни в чём не повинную девочку. Слёзы, как дождинки, капали и не останавливались ни на секунду с чумазого личика крохи.
– Мама, я люблю тебя, пожалуйста, не надо! Я пойду сейчас, обещаю!
– Сегодня надо больше, поняла? У меня намечается большая компашка! – с довольной улыбкой проговорила Анжела, выкидывая в сторону средство причинения боли. – Так и надо было сразу, дочурочка моя! – выпалив это, она резко развернула девчушку на сто восемьдесят градусов и толкнула её в неубранную прихожую.
– Где твои самые грязные шмотки? Быстро напяливай их и вали в переход! Если ничего не принесёшь, то никакого хлеба тебе не видать! Всё поняла?!
– Да, мамочка, – плача, отвечала малютка.
– Всё, не хочу тебя здесь видеть! Вон! – проорала Люсина мать, оглушая её своим пропившим голосом.
Кроха, которой было всего-то шесть годков, поплела в ближайший от её дома переход, чтобы заработать маме деньги на очередную выпивку. На самом деле деньги маленькой Люсе можно было дать только за её одежду: на ней была голубая вязаная шапочка, которая прикрывала её белокурые локоны и спасала от сильного ветра, явно маленькая ей куртка, на которой уже вовсю расходились нитки, чёрные ботиночки, скорее всего ещё советских времён и перчатки, на которых были бесчисленные дырки. Всё это, безусловно, не могло не вызвать жалости к маленькой Люсе. И вот она уже добралась до привычного и почти родного ей места. Там, как всегда, её ждал маленький котёнок, который появился здесь около двух недель назад. Они были чем-то похожи с девочкой: он был таким же маленьким и совершенно беззащитным. Его серые глазки излучали радость, когда Люся его гладила. А ещё говорят, что животные ничего не чувствуют. Да «братья наши меньшие» будут человечней некоторых людей, например, таких, как Люсина мать.
И вот кроха уже стоит, и из её уст льётся ангельский голос, который эхом разливается по пока пустым улицам. Но вот первый прохожий, мальчишка, которому от силы лет тринадцать, застыл и заворожённо слушал, как ни странно, взрослую песню. Но Люсе так шло петь её!
– Ты очень красиво поёшь, – небрежно пробубнил мальчик.
– Спасибо…. Я знаю, мне это мама говорит. Поэтому я здесь, – так по-взрослому ответила кроха.
– Извини, но больше дать не могу, – сказал прохожий и протянул девочке десять рублей.
– Спасибо большое! Теперь я смогу купить нам пирожок! – радостно прокричала Люся, беря в руки котёнка.
Кроха быстро побежала к бабе Наде, которая уже хорошо знала девчушку. Пожилая женщина улыбнулась ей самой тёплой и доброй улыбкой, которую можно только представить.
– Привет, баб Надь! Дай мне, пожалуйста, пирожок, – с радостной улыбкой протараторила кроха.
– Привет! Тебе с капусткой?
– Да, нам с Федькой! А то он вчера весь день голодный был. Я же вчера не пела.
– Вот, держи, на здоровье! – сказала баба Надя и протянула ещё тёплый пирожок в бумажной салфетке.
– Спасибо, – ответила девчушка и стала вытаскивать из кармана маленькой курточки десять рублей.
– Нет, Люсенька, я тебя угощаю!
– Опять? Спасибо! – вскрикнула малютка и бросилась к доброй женщине с объятьями. Они ещё о чём-то поговорили минут пять, и Люся дальше пошла «работать».
Час-пик. Люди, не замечая друг друга, всё куда-то торопятся. Но они просто не могут не обратить внимания на девочку с ангельским голоском. Начался дождь. Кроха, подхватив котёнка, стремглав побежала к бабе Наде под большой зонт. Девочка, не отводя глаз, смотрела на серое небо. Слёзки опять потекли с глаз Люси.
– Люсенька, что с тобой? – обнимая её, спросила баба Надя.
– Я люблю маму, но она всегда злая со мной. Она добрая только тогда, когда я ей приношу деньги, а если принесу мало, то она меня бьёт…
– Почему ты мне раньше этого не рассказывала? – чуть не плача произнесла женщина. – А хочешь, я тебя к себе заберу?
– А как же мама? – словно очнувшись, ответила кроха.
– А мама… А мама сама по себе будет!
– А Федьку можно тоже забрать? У него вообще нет мамы, – кивая головой в сторону котёнка, спросила Люся.
– Ура! Я сейчас пойду домой, а завтра я соберу вещи, пока мама будет спать, и приду к тебе.
Несмотря на усилившийся дождь, девочка быстро побежала к дому. Зайдя в подъезд, она побежала на шестой этаж. Да, в этом старом здании был лифт, но заходить туда было просто страшно – еле открывающиеся и скрипящие двери не внушала никакого доверия, в один момент они могли просто не открыться! Дойдя до двери своей квартиры, девочка громко постучалась, так как знала, что её мама могла не услышать прихода своей «любимой» дочери. Дверь открылась только минут через пять. Люся рефлекторно отскочила, когда услышала шаги, потому что Анжела любила открывать двери с ноги.
– Ну что, принесла?! – рявкнула мать девочки.
– Да, мамочка… – ответила кроха, доставая из кармана заветные бумажки и копеечки. Женщина выхватила их из рук малютки и пошла в магазин, перед этим сказав:
– Там уже гости пришли. Иди, навой там чего-нибудь, развлеки народ!
Люся вошла в квартиру. Быстро сняв с себя верхнюю одежду, она с боязнью прошла в так называемую гостиную (если, конечно, её можно было так назвать). Там маленькая девчушка увидела следующую картину. На диване расположились мужчина и женщина, они были уже явно пьяные. Не обращая ни на кого внимания, они жадно целовали и обнимали друг друга. Это выглядело очень пошло. В кресле сидел Андрей (отчим Люси), так скажем, почти, в чём мать родила. На полу лежали старый мужчина, с грязной белой бородой, а рядом с ним его дочь. И такую картину кроха наблюдала практически каждый день. И как, скажите, это повлияет на её психику?
– Здравствуйте, – тихо сказала Люся.
– О, Люська Анжелкина пришла, – крикнула женщина, сидящая на диване. – А ну-ка спой нам чего-нибудь! – сказала она и продолжала обниматься с мужчиной.
– Да, Люсь, спой чего-нибудь! – взяв девочку за руку, почти шёпотом сказал её отчим.
И кроха начала петь. Тут все встрепенулись. Старик и его дочь встали с пола и сели, женщина и мужчина на диване оторвались друг от друга, а светло-голубые глаза Андрея внимательно смотрели на Люсю. Но уже через пять минут эта идиллия закончилась. Анжела вернулась.
И снова гулянка до утра… Крики, драки, разборки… Люся, естественно, не могла уснуть. Она мечтала о том, как соберёт утром вещи, ещё раз посмотрит на маму и убежит к бабе Наде…
Рассвет. Люся только уснула. Солнце уже выглядывало из-за розовых туч, которые, словно одеяло, окутывали эту огромную дневную звезду. Лучи проникли в не зашторенное окно девочки. Всего полчаса сна! Но порой у девочки и этого не было. Кроха встала с постельки, заправила её, поставила любимую игрушку возле подушки. В общем, всё как обычно. Подставив стул к шкафу, она полезла наверх за пакетом, но упала. Боль была такой сильной, что малышка не смогла стерпеть и закричала. Ещё не уснувшая мать Люси прибежала на крики. Увидев сломанный стул, большой пакет и плачущую дочь, Анжела поняла, что та захотела сбежать. Не то, что бы она расстроилась, просто ей бы тогда некому было приносить деньги.
– Ты что удумала тут мне, а?! – крикнула пьяная женщина и сильно хлопнула девчушку по спине. Той стало ещё больнее. – Ты больше никуда не выйдешь! Только со мной! Поняла?!
– Да, – шёпотом ответила Люся.
– Я тебя запираю! Ты сегодня наказана, будешь целый день без еды!
Сказав это, Анжела громко закрыла дверь, подпёрла её чем-то снаружи и опять ушла спать. А девочка осталась одна со своей болью и мечтами убежать из дома.