Сиял как начищенный пятак

Лохуиный ХолуЙинъ

Нас покуда не простили,-
Но на время от-пустили…
Вот и прячем нынче глаз –
То-то весело у нас:
Было дело – англо-саксы
Нам свои совали «баксы»,
Прежде «трубочкой» свернули,
Чтоб «за-тем» они не гнулись…
Этой «трубкой» соблазнили,-
Так, чтоб мы потом не «ныли»,-
«Тыквы-баксами-набили»…
Не гуляйте, где настилы:
Как бы вас не «опустили»…

Глянь-ка, свечки – вместо баксов,
И сияет «Тыква-Плакса»,
И хо-хо-чет, и кри-чит,
А, бывает, и мычит
Или попусту молчит,-
значит, попросту торчит:
напугает=огорчит,
укусишь, так горчит.
Вдоль плетней – одна картина:
Нам плетни, считай,- «витрина».
Во-все-стороны – всё шире
Мы гуляем,- мы на пИре!
Или даже – на пирУ
«Намутили» мы в «мирУ»:

И пошло у нас веселье,-
Да такое, что вспотели,
Чтобы нас скорей простили
Те, Кто знает о «настиле».
Мы то знали, как в веселье
Обходиться без похмелья,
И хлебали мёд хмельной,
Что настоян был – водой.
Раз-удалый ХОЛУИН –
Это не Онегин-«сплин»,
А ХОЛОПское веселье
Мы гуляем: ХОЛУИН!
Разве тут реален СПЛИН.
Не гляди на наши рожи,-
20 лет гуляем всё же…
ПОСЛЕ нас помилуй, Боже –
За весёлый ХОЛУИН,
Что дозволил Господин.

Раз тебе сказали: «КЛЁВО!»,
Ты поверить поспешил.
Не проверил? Согрешил!
И забылось разом СЛОВО,
Что напомнит, Кем ты был…
Ты задумайся на время:
КЕМ ты был? И ЧТО ты стал?
ЗапыхАлся, но взобрался –
На ХОЛУЙский «пьедестал».
Это – рыночный «оскал».
Эта мысль шибАет-в-темя?
Ты решил: мол, так – «на время»,
Вышло: задом – наперёд.
Вот и спросим тебя в лоб:
«Перец или же Холоп?
Где ж твой прежний Идеал?»
Видим, что – не ожидал…
И моча,- струёй – в висок:
Стал ты низок. БЫЛ – ВЫСОК…
Если б «семя» ты «донёс»,-
Так какой к тебе вопрос?
Если по-пусту «с-лущил»,-
Значит, «ЛЕТО пропустил».

Холуям какой кураж,
Если Барин «входит-в-раж»?
«Тыквою» сиди на «грядке»,
Наблюдая за «порядком»,-
В форме или «камуфляже»,
И тогда не надо даже –
Ни «бикини», ни «плюмажа».

Если будет Босс доволен,
Сидя в яхте «на приколе»,
Позовёт тебя с причала
И предложит два бокала
Эля пенного, омара…
И пускай скучает «шмара»,
Что ждала тебя со «службы»,-
Нам подруг теперь не нужно:
У тебя с Начальством – «дружба»,-
Шеф гундит: «Уж ты поверь мне,-
Всё к «баблу» свели да к сперме»…
Откровенье – гениально!
Не вполне оригинально,
Глубиною – не «обвально»,
Но зато – весьма глобально!

Так что ты давай,- старайся
Да по-чаще нагибайся –
Услужай, но в-темпе-вальса:
И тогда на «раз-два-три»
ХОЛУИН – уже внутри.
Что за НЕчисть? Прямо-в-рот –
ЛОХуинный разворот!

Вы его так долго ждали,
Не надеясь на «медали»
«За УСЛУГИ ТРУДОВЫЕ»,
ХОЛУИнские,- литые.

Через год по новой – Праздник,
Что зовёт, манит и дразнит:
Сможет каждый без-образник
От-тянуться, как проказник!

Коль имеешь ты кураж,-
ХОЛУИНу – АБОРДАЖ!
Наш девиз, и выбор наш:
ЛОХуину – САБОТАЖ!

Источник

Сиял как начищенный пятак

Женский закон подлости:

И все обязательно обратят на тебя внимания, с таким притворным сочувствием: «Ты что? заболела?»

-Нет, блин, просто не накрасилась!

Если работаем дома, и нас никто не видит, тогда вообще не обращаем внимания на свой внешний вид. Зачем?

Про женщин в декрете вообще молчу, им причесаться порой некогда!

И при этом надуваем обиженно губы перед мужем, с претензиями: «Ты перестал видеть во мне женщину!»

А кого они видят? Давайте честно! Посмотрим на себя со стороны, глазами мужа. Вы сами захотели бы себя в таком виде?

А на встречу идет пара, просто глаз не оторвать! Прическа- локоны, романтический макияж, очень красивое коротенькое платье, модного оттенка и фасона легкий плащ расстегнутый и развивающийся на ветру.
Стройные ножки в колготках и потрясающие туфли на каблуках 12см.

Видно, что девушке не очень удобно на таких высоких каблуках, но она с гордостью вышагивает со своим молодым человеком.

Мамочки, с нескрываемой завистью, проводили девушку глазами и сразу сменилось тема разговора:

— Смотри как выпендрилась!
— Понятно, очень замуж хочет!

И это факт!
Почему в начале отношений мы не жалеем ни времени ни денег на свой образ?

А выйдя замуж, перестаем об этом думать и заботиться.

В декрете вообще! Ребенка родила, все, теперь никуда не денется! Полная чушь!

Так что, зря расслабились.

Всем женщинам хочется счастья!И многим все равно, женат он или нет!

Так что если не хотите остаться одной с детьми, подтирать себе сопли, ныть и обвинять во всех бедах «своего козла», то записывайтесь на КОНСУЛЬТАЦИЮ по стилю!

Где узнаете: Как своим внешним видом держать мужчину всегда в «тонусе»!

И возьмите уже бразды правления женским счастьем в свои руки.

Источник

Рецензии на произведение «Сияло cолнце, как начищенный пятак. »

Вадим, КЛАССНАЯ рецензия!
Жизненная, хорошая, правдивая.
Одним словом КЛАССНАЯ!

С теплом и уважением.
Валентина.

Валентина,спасибочки!Сияю, как начищенный пятак!-)))

Ха-ха-ха! Это картинка наша, баварская:))) А вот моя картинка: http://www.stihi.ru/2012/08/05/3757

Прекрасные блондинки, валюта и ресторан…)) Надеюсь, расплачиваться там не блондинками пришлось…))) Игриво написано, легко…))

Дублонами,Валера,дублонами-)))
Спасибо за отзыв

Играл всю ночь нам Оська Киперман
И девы юные сверкали ножкой!
А мне приснился Оська Мандельштам!
Вот это ночь!Жаль-понарошку!
Прекрасный шансон,Жму зелёную кнопку и приглашаю в гости.
Светлана

Спасибо,Светлана!Зёленая кнопочка ярко горит!-)))
Зайду,всенепременно!
С уважением
Вадим

Спасибо, Лариса!
С уважением
Вадим

Остроумно и весело. 🙂

Спасибо большое, Алексей!
С уважением
Вадим

Уважаемый Вадим, а не хотите подать на альманах, посвящённый нумизматическим образам и нумизматизмам в поэзии?
http://www.proza.ru/2014/05/28/154

Но проект, к сожалению, безбюджетный.

В принципе, Иван, я не против. Статью прочел, можно узнать подробности-кто издаёт, когда и т.д.?
С уважением
Вадим

Издаём мы, коллектив журнала «Пять стихий», авторы Донбасса. Проект будет рассчитан на проведение тематической выставки в Горловском музее миниатюрной книги, поэтому не исключено, что альманах может появиться в миниатюрном формате (10х10см).

Хорошо.Что надо делать?

Если есть ещё что-то нумизматическое, вместе с этим стихотворением присылайте в личку + небольшую биографию автора.

Наличку знаю.
Безналичку знаю
Что такое личка-не знаю-(((

Хотя если других произведений нет, давайте только свою биографию, а стихотворение я и сам скопирую.

Замечательно! Легко! Весело! Блестяще,как. золотой дублон!)))

Спасибо, Людмила! Рад, что повеселил.
С уважением
Вадим

Анна!Большущая благодарность. Очень лесная оценка! Прям закраснелся весь-)))
(как натёртый медный грошик)
Нащщёт белеют:туточки всё построено на монетах,сиянии и т.д. вот потому и светятся-))).
А я Брайтон Бич тока по старым фильмам знаю, да по рассказам,сам не был в Штатах. Щас Токарева и Любу тоже не особо слушают. Другое время, другие песни.
Ещё раз Вас благодарю от всей Души уральской!
С уважением
Вадим

Вадим, я очень смеялась! Классный стих! Но разве шансон может быть забавным? Мне казалось там трагизм и всё такое.

Источник

Научи меня прощать. Глава 106

Услышав звонок, Игорёк инстинктивно вздрогнул и мельком глянул на часы.

Ого! Минута в минуту. Интересно, кто это у нас такой точный?

Он распахнул дверь и увидел Алексея с Верой.

— Вы вдвоём? – Игорёк не смог скрыть нотку ревности в голосе.

Вера удивлённо на него посмотрела.

— Мы встретились возле твоего подъезда, подошли оба в одно время. Это запрещено?

— Нет, конечно, что ты! – Игорёк смутился. – Это я от волнения. Раздевайтесь, проходите! Будем ждать остальных.

— Скоро все подойдут. Ты же знаешь студентов? Опаздывать – это в крови!

Алексей улыбнулся и потёр руки.

— Ну, показывай свои хоромы!

Игорёк важно приосанился.

— Особо нечего показывать. Комната справа, одна, зато большая, слева – санузел и ванная комната, прямо – кухня. Располагайтесь.

Он с удовольствием наблюдал, как гости ходят по квартире.

Любопытная Вера действительно заглянула во все углы.

Ей было интересно, как живёт в одиночку парень.

Девушке привычнее поддерживать порядок и вести хозяйство, ведь девчонок обычно с детских лет этому учат. Раньше в школах даже урок такой специальный был: «Домоводство». Мама рассказывала. Потом его переименовали в «труд», потом в «технологию», но сути это не меняло. Всех девочек учили готовить и шить.

— А у тебя очень чисто! – вынесла, наконец, вердикт Вера, посетив ванную. – Не ожидала. И порядок везде… Хотя мебели маловато, вещей у тебя тоже немного, чтобы беспорядок устраивать.

Она с удовольствием вымыла руки «земляничным» мылом, взяла полотенце, предусмотрительно поданное ей порозовевшим от удовольствия Игорьком.

— Слушай, Игорь, у меня просьба.

Вера неожиданно понизила голос.

— Понимаешь, вечеринка запланирована до девяти, но мне нужно будет уйти пораньше, ты же меня извинишь?

— Мне у тебя понравилось. Просто дома знают, что я приду к десяти вечера. А мне очень нужно встретиться с одним человеком.

Игорёк заметно погрустнел.

— Ты откуда знаешь? – Вера удивилась.

— Я же видел вас недавно, когда он тебя до корпуса провожал.

— Точно… Верно! – Вера кивнула. – Тем более! Тебе-то какая разница, если я уйду с твоей вечеринки немного раньше? Остальные же останутся. Тут и без меня будет полно народа.

Игорёк хотел сказать, что остальные как раз его совсем не волнуют, а волнует она, Вера… Но не успел.

В прихожей снова раздался звонок.

— Так договорились? Не обидишься? – Вера поймала Игорька за рукав рубашки, когда он устремился к двери.

Парень обречённо кивнул.

В прихожую ввалилась небольшая толпа.

Девушки оживленно галдели, парни улыбались. Гостей было много, пришли почти все.

Вместе с хозяином квартиры получилось двенадцать человек.
Хозяйственная Света, едва повесив на крючок пальто, тут же побежала на кухню:

— Девчата, все за мной!

Вера, смеясь, преградила ей дорогу.

— Светка! Кухня же крошечная! Куда – все? Там и троим трудно будет развернуться.

— И правда! Тогда за мной втроём! Будем по очереди сумки разбирать. Парни, расставляйте посуду! – бойко командовала она.

— Вот! – Света торжественно подняла вверх указательный палец,- а я говорила, что
у него посуды на всех не хватит. Правильно мы Максиму сказали походную посуду взять. Он у нас известный турист. Макс, ты всё принёс? Тащи сюда!

— Есть! – Макс принес свою сумку и выудил из неё два походных набора: с пластиковыми стаканчиками и такими же тарелками, которые собирались одна в другую
– по принципу матрешки.

Парни одобрительно зашумели, стали расставлять посуду на столе.

На кухне девушки вытаскивали из сумок и пакетов заранее приготовленные салаты, вскрывали консервы, мастерили бутерброды.

Игорёк торжественно принес из холодильника запотевшую бутылку водки и графин со своим «коктейлем».

Студентки по очереди принялись рассматривать графин, открывая пробку и изучая аромат содержимого.

— Водкой пахнет! – Инна, красивая, черноглазая девушка с короткой стрижкой «каре» подозрительно посмотрела на Игорька. – Признавайся, чем подкрашивал?

Игорёк слегка покраснел, но признался, что вишнёвым соком.

Студенты весело рассмеялись, а Алексей одобрительно хлопнул его по плечу.

— Ну ты молодец! Если бы не Инка, девчонки не догадались бы, что это за «коктейль». Уж очень выглядит красиво.

— Догадались бы! – Света не осталась в долгу. – Но ты сделал правильно, Игорёк. Где сейчас, да ещё после новогодних праздников, вино достанешь? Все свои запасы основательно подчистили. А ликёры заморские нам не по карману… Выпьем по чуть-чуть, для настроения. Да, девчата?

Все девушки согласно кивнули.

— Тогда все за стол! Рассаживаемся!

Игорёк мысленно похвалил себя. Как раз утром он наведался к соседям, предупредив, что у него новоселье, и прихватил у них «взаймы» четыре кухонные табуретки. С учетом дивана и хозяйских стульев мест всем хватило. Одна табуретка осталась свободной, и Игорёк отнёс её на кухню.

Возвратившись, он зацепил рукой вилку, лежавшую на краю стола и та, звякнув о посуду, свалилась на пол.

— Не поваляешь, не поешь! – тут же воскликнула Света. – Женщина должна прийти. Признавайся, Игорёк, кого ещё ждёшь в гости?

— Да вроде все уже пришли! – Игорёк удивился. – Кого звал – все на месте…

— Тогда давайте отмечать! – Алексей встал. – Как староста группы предлагаю поднять первый тост за человека, который не побоялся (он многозначительно кашлянул), повторяю – не побоялся пригласить нас, обормотов, к себе, в святая святых. То есть – домой!

— Дорогой Игорёк! – Алексей повернулся к парню, насколько ему позволяло тесное пространство между столом и диваном. – Поздравляем тебя с новосельем и дарим тебе от мужской части группы скромный подарок!

Он извлёк откуда-то из-за спины небольшую картонную коробку, протянув её Игорьку.

Тот с любопытством взял подарок, оказавшийся довольно тяжелым. Открыв коробку, он с удивлением обнаружил там металлическую сувенирную подкову.

Игорёк польщено улыбнулся и положил подкову на этажерку с книгами, которая слегка при этом скрипнула.

Гости дружно чокнулись, выпили.

Игорёк заметил, что Вера только слегка пригубила свою рюмку, поморщилась и поставила её обратно на стол, принялась аккуратно накладывать себе на тарелку винегрет.

Молодец какая… Игорёк был приятно удивлён. Не пьёт. Все девчонки свои рюмки выпили, даже Инна, которая всегда казалась Игорьку чрезмерно строгой и старомодной.

В прихожей раздался звонок.

— Это кто? – удивился Игорёк.

— Может быть, соседи? – предположила Света. – Вдруг им срочно табуретки понадобились?

Игорёк поспешно пошёл к двери, все с любопытством смотрели ему вслед.
Открыв дверь, он даже негромко охнул.

На пороге стояла Татьяна.

Сказать, что Игорёк был удивлён – ничего не сказать. Он был ошарашен.

Спрашивается, зачем она притащилась?! Он ведь её не звал! Вечеринка затевалась только для одногруппников. Что Танька тут забыла?

В замешательстве, не зная, что сказать, он топтался у двери.

В дверном проёме показалась физиономия Максима.

Татьяна довольно покраснела.

— Ты не рад меня видеть? – глаза Татьяны распахнулись и она невинно заморгала.

— Да нет, что ты… Конечно, я рад! – Игорёк кисло улыбнулся, всем своим видом демонстрируя радушие, которого в данный момент не испытывал.

Максим тем временем уже успел выскочить в коридор и галантно подал Татьяне руку, переводя её через порог.

— Игорёк, невежливо разговаривать с гостями в дверях. Тем более с такими приятными! Девушка, проходите! Позвольте представиться, я – Макс. А как Вас зовут?

Татьяна снова заулыбалась, её круглое лицо, по-русски красивое, с правильными чертами, порозовело, на щеках появились ямочки, что сделало её ещё привлекательнее.

— Приятно познакомиться, Татьяна. И можно на «ты»! – добавила она поспешно.

— Прекрасно! – Максим вился вокруг девушки, как пчела вокруг цветка, помогая ей снять пальто. – Пойдём в комнату, будем знакомиться со всеми.
Он предложил Татьяне руку.

Та, бросив быстрый и вызывающий взгляд на Игорька, ясно говоривший: «Вот видишь! Я пользуюсь популярностью и могу произвести впечатление!», позволила Максиму себя увести.

Недовольный Игорёк поплёлся за ними, подозревая, что Татьяна явилась без приглашения не просто так.

— Внимание! – Максим сиял, как начищенный пятак. – Новая гостья! Знакомьтесь, это Танечка. Прошу любить и жаловать!

— Игорёк, ну-ка, метнись быстренько за табуреткой! – скомандовал он.

Игорёк разозлился внутренне, но за табуреткой пошёл. В самом деле, не стоять же Таньке за столом. Это будет выглядеть странно. Все уже считали его радушным хозяином.

Однако вслух он, разумеется, ничего не сказал.

Тем временем за столом уже говорили новый тост.

Однокурсницы, во главе с хозяйственной Светой, преподнесли новосёлу скатерть.

Девушки были очень довольны своим подарком, особенно Света, поскольку именно она заметила, что стол у Игорька застелен обычным куском материи.

Вскоре молодежь включила магнитофон, кто-то сидел за столом, кто-то начал танцевать.

Вера не танцевала, хотя её приглашали.

Игорёк внимательно наблюдал за девушкой.

Дважды к нему подходила Татьяна, быстро освоившаяся среди незнакомых молодых людей, и уже почувствовавшая себя среди них «своей».

Она, кокетливо поводя красивыми глазами, зала его танцевать, однако Игорёк упорно отказывался. Татьяна недовольно хмурилась, но не настаивала.

Она танцевала с Максимом.

Макс, словно волк из сказки про трёх поросят, только что не облизывался, заглядываясь на новую знакомую, не сводя глаз с ямочек на её круглых щёчках.

Наконец, Игорёк решился.

Дождавшись, когда очередная быстрая песня сменилась медленной мелодией, он подошёл к Вере, разговаривавшей с Алексеем.

— Вера, можно тебя пригласить?

Девушка замялась. Было видно, что идти танцевать ей не хочется.

— Верочка, поможешь убрать тарелки? Ребята чая просят. Нужно заварить.

Вера тут же воспользовалась просьбой:

— Извини, Игорёк, сейчас только помогу Светлане. Хорошо?

— Да, конечно. – Игорёк зло зыркнул глазами в сторону ни в чем не повинной, старательной Светки, не замечая, что Татьяна внимательно наблюдает за происходящим. – Так я тебя жду!

— Разумеется! – Вера улыбнулась, посмотрела на часы, потом подхватила со стола стопку грязных тарелок.

Зайдя на кухню за Светой, она выгрузила тарелки в раковину и с облегчением выдохнула.

— Чего вздыхаешь? – тут поинтересовалась одногруппница.

Увидев вытянувшееся недовольное Светкино лицо, она рассмеялась.

— Да не из-за вас! Просто у меня свидание.

— Да ну?! Правда? – Света покачала головой. – Ай-ай-ай, и не с Игорьком, конечно…

— Конечно! – Вера принялась мыть тарелки. – Именно, что не с Игорьком.
Света задумалась.

— Вера… А он тебе совсем-совсем не нравится? Игорёк? Он же хороший парень.

— Хороший! _ Вера утвердительно кивнула. – Он мне нравится как человек. Как друг. Но не как мужчина, понимаешь?

Света налила в заварочный чайник кипятка.

— Я пока пойду к ребятам, ты меня позови, как тарелки домоешь, хорошо? Вместе накроем стол для чая.

Вера принялась старательно мыть тарелки, улыбаясь каким-то своим мыслям, известным ей одной.

За спиной послышались шаги.

Голос её звучал ядовито, а злая гримаска, исказившая лицо, не предвещала ничего хорошего.

— Татьяна, ты о чём? – не поняла Вера.

— Не притворяйся святошей, тебе не идёт. – Татьяна подошла поближе.

— Слушай, жертва вечной диеты, чтобы я тебя рядом с моим Игорем больше не видела, поняла?!

— Что?! – Вера выронила намыленную тарелку и та, крякнув, раскололась пополам.

— Ещё и криворукая! – довольно констатировала Татьяна, смотря на девушку с высокомерной ухмылкой. – Ты такому парню, как Игорёк, в подмётки не годишься. Ясно?!

Поначалу ошарашенная Вера развеселилась.

— Ясно! Я больше не буду! – серьёзно ответила она, делая испуганное выражение на физиономии, судорожно борясь с желанием не рассмеяться Татьяне в лицо.
Та напоминала моську, лающую на слона.

Плотно сбитой фигурой с короткими ногами она напоминала кубышку, в сравнение с высокой и худенькой Верой.

— Честное слово, не буду больше! – повторила Вера, которой всё-таки удалось не расхохотаться.

– Вы давно встречаетесь? Ничего личного, просто интересно! – полюбопытствовала Вера. – Всё-таки видно, что у вас с Игорьком серьёзные отношения.

— Вот именно! – Татьяна гордо кивнула. – Мы летом познакомились. Игорёк мне предложил вместе спортом заниматься. Так что мы уже больше полугода встречаемся!

— Тебе? Спортом?
Татьяна тут же расслышала в её голосе нотки сомнения и яростно бросилась в атаку:

— Да, мне! А что, спорт только для таких, как ты, существует? Для родных сестёр дяди Стёпы?

Татьяна недоверчиво посмотрела на девушку.

Татьяна взяла стопку тарелок и подошла поближе.

— Что здесь происходит?! – раздался у неё над ухом удивлённый голос Максима.

Он зашёл на кухню как раз в тот момент, когда Татьяна договаривала последние слова.

— Ничего особенного, Макс, не обращай внимания! – Татьяна обернулась к нему, сияя улыбкой и ямочками. – Представляешь, оказывается, Вера тоже сериал смотрела! «Богатые тоже плачут»*! Мы как раз сцену вспоминали, когда Эстер — племянница доньи Елены и дона Альберто…

— Стоооооп! – Макс заткнул уши. – Всё! Умоляю! На этом про «доньев» разных закончили!

Татьяна, тараторившая про сериал, застыла.

— Девочки! – Макс страдальчески закатил глаза. – Меня почти целый год мама с бабушкой доставали этим вашим сериалом.

— Между прочим, это ты ещё моего печенья не пробовал! – с вызовом бросила она Максиму. – Спорим?

— Спорим! – тут же согласился Макс. – Только мне нужно твоё печенье попробовать для начала, верно? Сравнить, и всё такое… Можно ждать приглашения на чай?

— Это посмотрим. – Татьяна важно понесла в комнату стопку чистых тарелок, Макс тут же последовал за ней, как верный оруженосец.

Дверь на кухню закрылась, и Вера вздохнула с облегчением.

Вот это девица! Откуда только её Игорёк выкопал?!

Палец в рот не клади, отгрызёт всю руку по самый локоть. Молодая, да ранняя.

Татьяна показалась Вере наглой и хамоватой. Ещё, пожалуй, смелой и дерзкой.

Однако хамоватость перевешивала.

Делиться своими мыслями с остальными она не стала.

Возможно позже, она узнает у Игорька, как он ухитрился познакомиться с девицей, которая по гостям не стесняется без приглашения ходить.

Уже одевшись, она заглянула в комнату, где продолжала веселиться молодежь.

— Всем пока! – громко сказала она, стараясь перекричать музыку. – Сильно не шумите, будьте паиньками!

— А ты куда?! – одновременно воскликнули Алексей с Игорьком.

Лицо Татьяны снова перекосило от неудовольствия, но это заметила только Вера.

— Мне уже пора! Обещала вернуться домой пораньше. Времена нынче неспокойные, а ехать далеко. – пояснила Вера и помахала рукой.

— Счастливо, Верунь! – откликнулась Света. – Хорошо добраться!

За Верой захлопнулась входная дверь.

— Ну что, теперь пойдём танцевать? – Татьяна снова возникла перед Игорьком.

Под «Mea Culpa» группы «Enigma»** они присоединились к танцующим…
___________

*«Богатые тоже плачут» (исп. Los ricos tambi;n lloran) — мексиканский телесериал 1979 года, имевший большой успех на советском и впоследствии на российском телевидении. Стал вторым латиноамериканским сериалом, показанным в СССР, после теленовеллы «Рабыня Изаура» (Бразилия). Состоит из 244 серий по 23 минуты каждая. Премьера на советском центральном телевидении состоялась вечером в понедельник, 18 ноября 1991 года, и в течение четырёх дней шёл пробный показ 8 первых серий — по будням, утром и вечером. После этого показ прервали, так как руководство канала считало, что сериал не возымеет зрительского успеха, однако от зрителей последовали массовые просьбы вернуть сериал, и показ возобновили 21 декабря — изначально днём по субботам и воскресеньям, затем с июня 1992 — вечерами со вторника по четверг с утренним повтором на следующий день (транслировались по 2 серии). Закончился сериал 26 ноября 1992 г

Источник

Сиял как начищенный пятак

Речь пойдет об одной из поздних вещей поэта:[1]

И лодка — повернувшись так,
Не может повернуться этак,
Раз всё вперед предрешено.

А если не предрешено?
Тогда… И я могу проснуться —
(О, только разбуди меня!),

Широко распахнуть окно
И благодарно улыбнуться
Сиянью завтрашнего дня.
1954

Содержание стихотворения прозрачно – переход от типичной для позднего Иванова экзистенциальной обреченности к неуверенному проблеску надежды. В соответствии с этой бесхитростной мыслью короткий, в 12 строк, текст насыщен традиционной поэтической образностью: тут и ночной пейзаж с луной, рекой, затягивающей паутиной веток и бесперспективным дном жизни, и лодка в тисках неотвратимой судьбы, и жизнь как сон, и пробуждение с распахиванием окна в новую жизнь, и смена ночи днем, блеска луны – дневным сиянием, а мрачного отчаяния – улыбкой благодарности. Налицо и частое у позднего Иванова сочетание высокого поэтического слога (блеснул; озаряя; О,…!; сиянью) и философских размышлений о жизни (в формате диалога: Раз все вперед предрешено./ А если не предрешено?) с нарочито сниженными реалиями, лексикой и дикцией (начищенный пятак; так; этак). Однако за незамысловатой, казалось бы, риторикой скрывается утонченная поэтическая конструкция, действующая на нескольких уровнях.

Невыигрышность предлагаемой ситуации задается первым же сравнением луны с мелкой монетой, не просто снижающим,[2] но и вносящим ауру глуповатости. Вызываемые в памяти выражения сияет, как начищенный пятак/ начищенный самовар/ медный грош/ медный таз рисуют образ дешевого, недалекого, тщеславного оптимизма, которому предстоит зайти в тупик во втором трехстишии; собственно, символическим тупиком является уже дно в I – куда ниже и безвыходней.[3] Идея «глуповатости» подкрепляется и витающими где-то недалеко пушкинскими строчками, тоже посвященными подрыву стандартного романтизма:

«Неужто ты влюблен в меньшую?»
— А что? — «Я выбрал бы другую,
Когда б я был, как ты, поэт.
В чертах у Ольги жизни нет.
Точь-в-точь в Вандиковой Мадоне :
Кругла, красна лицом она,
Как эта глупая луна
На этом глупом небосклоне».
(Пушкин, «Евгений Онегин», 3, V)

А эта глупая луна тянет за собой другую пушкинскую луну, образующую еще более зримый подтекст, – ту, что как бледное пятно,/ Сквозь тучи мрачные желтела («Зимнее утро»). Совпадает даже момент «облачности», поскольку у Иванова пятак луны дан не равномерно светящим, а однократно блеснувшим, до и после чего он, по-видимому, скрывается в тучах.

Перекличка с «Зимним утром» не сводится к паре деталей, а носит систематический характер, так что текст Иванова предстает вариацией, скорее всего, сознательной, на все это стихотворение, явно одно из его любимых:.[4]

Мороз и солнце; день чудесный!
Еще ты дремлешь, друг прелестный —
Пора, красавица, проснись:
Открой сомкнуты негой взоры
Навстречу северной Авроры,
Звездою севера явись!

Вечор, ты помнишь, вьюга злилась,
На мутном небе мгла носилась;
Луна, как бледное пятно,
Сквозь тучи мрачныежелтела,
И ты печальная сидела —
А нынче… погляди в окно:

Под голубыми небесами
Великолепными коврами,
Блестя на солнце, снег лежит;
Прозрачный лес один чернеет,
И ель сквозь иней зеленеет,
И речка подо льдом блестит.

Вся комната янтарным блеском
Озарена. Веселым треском
Трещит затопленная печь.
Приятно думать у лежанки.
Но знаешь: не велеть ли в санки
Кобылку бурую запречь?

Скользя по утреннему снегу,
Друг милый, предадимся бегу
Нетерпеливого коня
И навестим поля пустые,
Леса, недавно столь густые,
И берег, милый для меня.

Сходства очевидны (комментариев требует разве что прозрачный лес, но и он узнается в паутин[е] веток, не предполагающей листвы), — и тем очевиднее различия. Пушкин, несмотря на использование поэтических клише (Аврора, звезда севера), запечатлевает конкретное зимнее утро с единой последовательностью событий, Иванов же нанизывает поэтические мифологемы, образующие не столько бытовой сюжет, сколько канву отвлеченных медитаций. Сомнительно, может ли луна освещать дно; неопределенно время года (осень? весна? мягкая парижская зима?); неясно, находится ли лирический субъект на природе (на берегу? в лодке?) или смотрит из дому (через окно?); чисто интеллектуальна смена размышлений о поворачиваемости лодки картиной распахиваемого окна; условно-символическим – кальдероновским[5] — оказываются и сон/ пробуждение субъекта. Такой медитативный статус высказывания созвучен постановке философской дилеммы (раз… предрешено?/ А если не предрешено?) и последующему переходу в модальную и инфинитивную виртуальность (не может повернуться — могу проснуться?), тогда как у Пушкина в аналогичном месте речь идет о вполне практическом выборе между Приятно думать у лежанки и не велеть ли в санки/ Кобылку бурую запречь?

При этом Пушкин берет противоречивую зимнюю ноту «мороз/солнце» в отчетливо мажорном ключе, приурочивая момент лирического высказывания к солнечному утру, уже наступившему после ретроспективной (вечор, ты помнишь…) ночной вьюги, и ведя речь от имени более бодрого из участников ситуации. Иванов же начинает с минорной ночной безнадежности, чтобы оттуда — «со дна отчаяния» — начать нащупывать возможность завтрашнего мажорного пробуждения, причем отводит лирическому субъекту роль более пассивного партнера – спящего и нуждающегося в побудке. Но почти все составляющие такого перехода (луна, река, солнце, пробуждение, блеск, окно) берутся у Пушкина — вплоть до предлога сквозь, императивов и вопросов, обращенных к собеседнику/собеседнице, инфинитивов иместоимения меня под рифмой.[6]

Неиспользованными остаются пушкинские санки, место которых занимает лодка, — распространенная поэтическая реалия, в данном случае, возможно, отсылающая к блоковской барке жизни, которая тоже сначала останавливается, но затем поворачивается и продолжает путь.

Правда, у Блока барка поворачивается не сама по себе – ее решительно приводит в движение кто-то сильный в сером армяке, — но романтическая раздвоенность не исчезает: нас в веселое плавание не возьмут![7]

Самым запоминающимся моментом стихотворения Иванова являются, конечно, подчеркнуто нескладные строчки в начале второго трехстишия, упирающиеся в простоватые подрифменные так и этак. Их как бы ходасевичевская стилистика[8] в конечном счете восходит к Пушкину – его шуточному мадригалу Россет-Смирновой (а в более общем плане – к его игре с языковыми нюансами типа различия между местоименными формами вежливости в «Ты и Вы»):

Черноокая Россети
В самовластной красоте
Все сердца пленила эти,
Те, те, те и те, те, те.

О, какие же здесь сети
Рок нам стелет в темноте:
Рифмы, деньги, дамы эти,
Те, те, те и те, те, те.

Связующим звеном между пушкинскими эти/те и ивановскими так/этак может служить мерцающая в подтексте перекличка ивановской луны с пушкинским эта глупая луна/ На этом глупом небосклоне.

Однако на Пушкина Иванов опирается не непосредственно, а через рано усвоенное влияние Инннокентия Анненского, с его металингвистическим сосредоточением на звуковом составе слов (классический случай — «Невозможно», 1907, п. 1910), на «домашних» словечках (типа тю-тю)[9] и в частности, на местоимениях, ср. «То и это» (п. 1910):

Но лопочут даром, тая,
Ледышк΄и на голове:
Не запомнить им, считая,
Что подушек только две.

И что надо лечь в угарный,
В голубой туман костра,
Если тошен луч фонарной
На скользоте топора.

Но отрадной до рассвета
Сердце дремой залито,
Все простит им… если это
Только Это, а не То.[10]

Анненский, — а за ним Иванов и Ходасевич — ставят инструментарий пушкинской языковой игры на службу своим экзистенциальным смыслам, переводя прием из комического плана в серьезный.[11]

Во второй части стихотворения лодка исчезает, но обсуждение возможности жизненного поворота не отменяется, а переносится на иные уровни — прямого философствования и формальной структуры, и в обоих случаях ключевым оказывается стык двух предрешено. В философском плане здесь совершается переход (подчеркнутый сходством соседних фраз) от отрицания возможности перемен к ее допущению – постоянная тема Г. Иванова начиная с 30-х годов, варьируемая по-разному, но чаще в духе тупикового безразличия.[12] А в плане строфики происходит сдвиг от трехстиший, замыкаемых стержневой рифмой всего стихотворения на –но, к трехстишиям, ею открываемым. Тем самым и на формальном уровне делается решительный поворот, иконически вторящий философскому отвержению фатальной предрешенности и, подразумевается, сюжетному преодолению неповоротливости экзистенциальной лодки. Осуществление этого прорыва аккумулирует энергию предыдущих попыток повернуться, и его наглядной манифестацией становится распахивание окна.

Оригинальная строфика стихотворения (aBcaBccDecDe) вообще играет важнейшую роль в развитии его темы. В каком-то смысле и она, подобно лексике и мотивике, восходит, к «Зимнему утру» Пушкина, — тоже написанному шестистишиями 4-стопного ямба (AAbAAbCCdEEf…), только более «нормальными» и без сквозной рифмы.[13] Иванов берет классическую формулу за основу, но подвергает ее изысканной переработке.

Прежде всего, благодаря введению сквозной рифмы с (=-но), повышается цельность текста, создающая ощущение единого течения сюжета, чем подчеркивается радикальность поворота — от замыкания трехстиший к их размыканию. Подобные переломные стыки в середине строф характерны для рифменных схем типа французской баллады (ABABBCBC), развившихся из плясовых народных песен с их реальными поворотами в ходе движения исполнителей по кругу – от восходящей части к нисходящей.[14]

Далее, хотя и разбитое пробелами на трехстишия, стихотворение складывается из двух шестиший, в каждом из которых сначала идут все первые члены трех рифменных пар, а затем все вторые. Эта тернарная скользящая рифмовка[15] опять-таки повышает напряженность ожидания, а с ней – ощущение вовлеченности в развертывающийся интеллектуальный сюжет. Смена рифменных рядов от первого шестистишия ко второму (вместо рифм aBпоявляютсяDe) и порядка рифмовки акцентирует факт поворота (на фоне сквозной рифмы c).

Еще один эффект избранной Ивановым рифменной схемы состоит в том, что рифмы aи В не совсем различны: слова пятак и веток и в еще большей степени так и этак схожи между собой благодаря одинаковому костяку согласных (т-к). В результате, их диссонансность (несовпадение гласных) и разноударность (смена мужской клаузулы женской) могут в плане версификации восприниматься как неточная рифмовка,[16] а в смысловом плане — как своего рода парономастическое приравнивание, квази-троп, особенно настойчиво проступающий в со-противопоставлении слов так и этак. Тем самым в пределах первых же двух строк возникает некая композиционная завязка (смежные клаузулы aи В – рифмуются друг с другом или нет?); ее разрешение наступает во втором трехстишии (нет, они не рифмуются), а далее этот эффект сходит на нет (члены пар проснуться/меня и улыбнуться/дня уже совсем разнородны).[17]

Присмотримся внимательнее к сигнатурной паре так/этак. Прежде всего, обращает внимание ее местоименно-разговорная неформальность, создающая эффект интимности, диалога с самим собой. В какой-то степени подобный «внутренний» лексикон заимствован у Пушкина и Анненского, но в поэзии Иванова он обретает собственные права гражданства, переходя из стихотворения в стихотворение уже без ссылок на «авторитеты».[18]

Далее, в составе этой пары явственно ощущается вторичность этак по отношению к так:

во-первых — как его эмфатического разговорного синонима (толкуемого в словарях через так);

во-вторых — как его антонима, но способного выступать в этом качестве не самостоятельно, а лишь вместе с так (в выражениях типа то так, то этак; и так, и этак; ни так, ни этак);

в третьих — как не столько антонима, сколько «претенциозного» варианта-паронима, зависимого от так и семантически (среди их сочетаний численно преобладают не противопоставляющие, а совмещающие, то есть, типа приведенных в предыдущих скобках, а не употребленного Ивановым);

и, наконец, в-четвертых — как слова, означающего «примерно, приблизительно» (Пришел часов этак в восемь).

На уровне поэзии грамматики главным композиционным ходом является использование во второй половине текста инфинитивного письма,[20] к которому предрасполагают мотивы сна, пробуждения, суточного/жизненного цикла и лодки – излюбленного поэтами (со времен фетовского «Одним толчком согнать ладью живую…», 1888) «транспорта в виртуальное иное».[21] Георгий Иванов охотно применял инфинитивное письмо, но, в отличие от многих современников, не «абсолютное» (с инфинитивами в роли главных сказуемых) и не «экстенсивное» (с длинными сериями инфинитивов, охватывающими все стихотворение), — предпочитая локальные эффекты.

Именно подобный короткий залп производится в нашем стихотворении. Серия из трех инфинитивов, зависящих от могу (проснуться, распахнуть, улыбнуться), приходится на вторую половину композиции, знаменуя поворот к виртуальному будущему от оставляемого позади прошедшего (блеснул) и настоящего (не может). Налицо хронологически естественная смена времен и модальностей, которая осуществляется через мостик повелительного наклонения — фразу в скобках в начале второго шестистишия (О,… разбуди…!). Появление инфинитивной серии подготовлено единственным инфинитивом в первом шестистишии – ключевым повернуться под отрицанием.[22] Переход от одного отрицаемого инфинитива к серии из трех утвердительных инфинитивных предложений, с постепенным раширением дыхания и повышением синтаксической автономности[23] и продвижением инфинитивов в рифменную позицию, – это типичные для инфинитивного письма эффекты, органично поставленные здесь на службу центральной теме виртуального поворота к лучшему.[24]

Осталось сказать несколько слов о фонетической организации стихотворения. Его стилистика в целом – подчеркнуто неброская, особенно в первой части, призванная своей нескладностью (неточностью квазирифм и «второсортностью» слова этак) передать безысходное неблагополучие изображаемого. Соответственно, и звуковые повторы скорее незаметны и действуют под сурдинку.

В первом шестистишии все рифменные окончания (кроме стержневого –но) — закрытые слоги, окруженные глухими согласными (т-к), а во втором, наоборот, открытые. Все стихотворение настойчиво оркестровано на –н-, чем дальше, тем более явственно. Заключительная строка огласована тремя ударными –а-, причем финальное дня прочитывается как своего рода фонетическое просветление мрачного дно, венчавшего ночное первое трехстишие. Это преображение звучит убедительно, благодаря, во-первых, повороту в концах трехстиший от рифмы -но к рифме –ня, во-вторых, общему опорному –н-, делающему соотнесение рифм ощутимым, и, в третьих, благодаря тому, что подобная «перегласовка» под рифмой была уже опробована (на пятак/веток и так/этак) и прочно укоренена в системе трансформационных ходов стихотворения. Однако, если там это были «ошибочные» квазирифмы, вторившие идее «фатальной бесповоротности», то теперь перегласовка производится совершенно законно и окончательно.

Тот факт, что победоносные рифмы меня/дня звучат эхом финальных коня/меня из «Зимнего утра» (а ранее в обоих текстах было зарифмовано стратегически важное окно), еще раз сводит воедино содержательные, структурные и интертекстуальные аспекты модернистской вариации Иванова на классические темы. Этот итоговый сплав, знаменующий отказ от исходной безнадежности, осуществляется под знаком преодоления оригинальной стилистики первой половины стихотворения – ценой возврата в более традиционную романтическую тональность. Как часто бывает, предлагаемое позитивное решение проблемы уступает в эстетической убедительности ее новаторской негативной постановке: отчаяние удается Иванову лучше, чем надежда. Незабываемо начавшись «этак», кончается стихотворение более или менее «так».

[*] За советы и замечания я признателен А.Ю. Арьеву, Михаилу Безродному, Н.А. Богомолову, А.А. Долинину, Александру Кушнеру, С.И. Лубенской, Л.Г. Пановой, И.А. Пильщикову и Р. Д. Тименчику.

[1] Стихотворение было включено в последний «из подготовленных самим Г. И. сборников [«1943—1958. Стихи», который] вышел в сентябре 1958 г., через несколько дней после его смерти, в изд-ве “Нового журнала” (Нью-Йорк), где стихи поэта регулярно печатались в последнее десятилетие его творческой деятельности» и где оно появилось в кн. 38-й журнала (Арьев: 627, 642).

[2] Снижение романтического образа луны и солнца имеет солидную родословную, ср. у Лермонтова в «Сашке»: Луна катится в зимних облаках,/ Как щит варяжский или сыр голландской./ Сравненье дерзко, но люблю я страх/ Все дерзости, по вольности дворянской. В модернистскую эпоху подобные дерзости становятся нормой (ср. А в небе, ко всему приученный,/ Бессмысленно кривится диск в «Незнакомке» Блока), а у футуристов и сознательной программой (о футуристическом аспекте строки Луны начищенный пятак см. Арьев: 642), ср. название альманаха «Дохлая луна» и более поздние троки Маяковского:

Как днище бочки,/ правильным диском/ стояла/ луна/ над дворцом Ливадийским./ Взошла над землей/ и пошла заливать ее,/ и льется на море,/ на мир,/ на Ливадию./ В царевых дворцах —/ мужики-санаторники./ Луна, как дура,/ почти в исступлении,/ глядят/ глаза/ блинорожия плоского/ в афишу на стенах дворца:/ «Во вторник/ выступление/ товарища Маяковского»/…/ Звонок./ Луна/ отодвинулась тусклая,/ и я,/ в электричестве,/ стою на эстраде («Чудеса», 1927).

По «монетной» линии ср.: Меж темных заводей и мутных/ Огромный месяц покраснел./ Его двойник плывет над лесом/ И скоро станет золотым/…/ Вертлявый бес верхушкой ели/ Проткнет небесный золотой (Блок, «Ищу огней — огней попутных…», 1906); Монетой, плохо отчеканенной,/ Луна над трубами повешена,/ Где в высоте, чуть нарумяненной,/ С помадой алой сажа смешана (Брюсов, «Футуристический вечер», 1917, где Иванову, помимо общефутуристического тонуса, могли запомниться причастные конструкции: монетой, плохо отчеканенной… повешена… нарумяненной, ср. начищенный).

Сравнение луны с монетой делает возможным метафорическое прочтение первого трехстишия в смысле: «блеснув, пролетел сквозь ветки и лег на дно (орлом или решкой)», с коннотациями гадания по подкинутой монете, родственными дилемме «так или этак?». Среди многочисленных в русской поэзии, особенно XX в., сравнений солнца и луны с монетами оригинально выделяется обратный ход у Бунина, возможно, повлиявший на Иванова:

Люблю сухой, горячий блеск червонца,/ Когда его уронят с корабля/ И он, скользнув лучистой каплей солнца,/ Прорежет волны у руля./ Склонясь с бортов, с невольною улыбкой/ Все смотрят вниз. А он уже исчез…(«На рейде», 1907).

[3] Разумеется, эта трактовка дна — не единственно возможная, но для Иванова характерен именно такой его ореол — в духе Анненского, ср: Я на дне, я печальный обломок,/ Надо мной зеленеет вода./ Из тяжелых стеклянных потемок/ Нет путей никому никуда («Я на дне, я печальный обломок…», 1906, п. 1910), см. Арьев: 662.

Фатальные образы луны, дна и сухих веток в разных комбинациях проходят во многих стихотворениях Иванова: «Медленно и неуверенно…» (1928), «В комнате твоей…» (1931), «Тихим вечером в тихом саду…» (1947), «Воскресают мертвецы…» (1949) (Арьев: 642). А рифма решено/дно использована в «Добровольно, до срока…» (1950) с близкими рассматриваемому стихотворению топикой и элементами сквозной рифмовки:

Добровольно, до срока./ (Все равно – решено),/ Не окончив урока,/ Опускайтесь на дно./ С неизбежным не споря/ (Волноваться смешно),/ У лазурного моря/ Допивайте вино!/ Улыбнитесь друг другу/ И снимайтесь с земли,/ Треугольником к югу,/ Как вдали журавли…

[4] Ср. еще отсылки к «Зимнему утру»:

[6] Одно из упомянутых выше стихотворений Иванова со сходным мрачным пейзажем («Медленно и неуверенно…», 1928) прямо отсылает к Пушкину, акцентируя и в его судьбе безнадежную бесповоротность:

Медленно и неуверенно/ Месяц встаёт над землёй./ Чёрные ветки качаются,/ Пахнет весной и травой./ И отражается в озере,/ И холодеет на дне/ Небо, слегка декадентское,/ В бледно-зелёном огне./ Всё в этом мире по-прежнему./ Месяц встаёт, как вставал,/ Пушкин именье закладывал/ Или жену ревновал./ И ничего не исправила,/ Не помогла ничему,/ Смутная,чудная музыка,/ Слышная только ему.

Ср. тридцатью годами позже о себе самом: Умру, — хотя еще пожить я мог/ Лет десять или двадцать./ Никто не пожалел и не помог./ И вот приходится смываться («Отчаянье я превратил в игру…», 1958) — с тем же осмыслением бесповоротности как «невозможности помочь», восходящим к блоковскому Над всем, чему нельзя помочь («Не спят, не помнят, не торгуют…», 1909); см. Арьев: 589.

[7] Лодки, иногда под именем барок, проходят в стихах у Иванова неоднократно, в частности в связи проблемой «изменимости курса», ср. ранний, оптимистический вариант ситуации нашего стихотворения:

Поблекшим золотом, холодной синевой/ Осенний вечер светит над Невой./ Кидают фонари на волны блеск неяркий,/ И зыблются слегка у набережной барки./ Угрюмый лодочник, оставь свое весло!/ Мне хочется, чтоб нас течение несло./ Отдаться сладостно вполне душою смутной/ Заката блеклого гармонии минутной…./ И волны плещутся о темные борта./ Слилась с действительностью легкая мечта/ Шум города затих. Тоски распались узы./ И чувствует душа прикосновенье Музы («Поблекшим золотом, холодной синевой…», 1916).

Ср. также более поздний автоподтекст – ст-ие «Потеряв даже в прошлое веру…» (из книги «Портрет без сходства», 1950, где есть и другие параллели к «Луны начищенный пятак…»):

[8] Ср. знаменитое: «Перешагни, перескочи…» (1922); у Г. Иванова ср.: Полу-жалость. Полу-отвращенье./ Полу-память. Полу-ощущенье,/ Полу-неизвестно что, / Полы моего пальто… / Полы моего пальто?… («Полу-жалость. Полу-отвращенье…», 1953), кстати, с риторикой переспроса, — как в «Луны начищенны пятак…».

[9] Ср. в его сонете « Человек» (п. 1910): … жить, мучительно дробя/ Лучи от призрачных планет/ На «да» и «нет», на «ах!» и «бя«/…/ … я был бы бог…/ Когда б не пиль да не тубо,/ Да не тю—тю после бо—бо.

[10] К тому же тексту Анненского отсылает еще одно стихотворение Иванова – первый прообраз рассматриваемого нами:

Так иль этак. Так иль этак./ Все равно. Все решено./ Колыханьем черных веток/ Сквозь морозное окно./ Годы долгие решалась,/ А задача так проста./ Нежность под ноги бросалась,/ Суетилась суета./ Все равно. Качнулись ветки/ Снежным ветром по судьбе./ Слезы, медленны и едки,/ Льются сами по себе./ Но тому, кто тихо плачет/ Молча стоя у окна,/ Ничего уже не значит,/ Что задача решена («Так иль этак. Так иль этак….», 1934). О его опоре на «Ноябрь» Анненского (Как сеть ветвей в оконной раме,/ Все та ж сегодня, что вчера…) и «Ночь, как ночь, и улица пустынна…» Блока (… ведь решена задача:/ Все умрут) см. Арьев: 606.

К откликам Иванова на «То и это» относятся также:

«Обледенелые миры…» (1932), со строками: А дальше? Музыка и бред./ Дохнула бездна голубая,/ Меж «тем» и «этим» — рвется связь, / И обреченный, погибая,/ Летит, орбиту огибая,/ В метафизическую грязь (см. Арьев: 701); и

«Смилостивилась погода…» (1957): Смилостивилась погода,/ Дождик перестал./ Час от часу, год от года,/ Как же я устал!/ Даже не отдать отчета,/ Боже, до чего!/ Ни надежды. Ни расчета./ Просто – ничего./ Прожиты тысячелетья/ В черной пустоте./ И не прочь бы умереть я,/ Если бы не «те»/ «Те» иль «эти»? «Те» иль «эти»?/ Ах, не все ль равно/ (Перед тем, как в лунном свете/ Улететь в окно).О перекличке с местоименными рифмами Пушкина в «Полюбуйтесь же вы, дети…» см. Арьев: 632.

Из вероятных претекстов у Анненского назову также «Тоску вокзала» (п. 1910), сочетающую желанность поворота с характерным обыгрыванием слова это:

Есть ли что-нибудь нудней,/ Чем недвижная точка,/ Чем дрожанье полудней/ Над дремотой листочка…/ Что-нибудь, но не это…/…/ Все равно — но не это!

[11] Красноречивый пример не-осмысления Пушкиным подобных приемов как уместных «всерьез» — аналогичные то и то, присутствующие в прозаическом плане письма Татьяны, но не попадающие в его поэтическую реализацию:

«… Я знаю, что вы презираете [нрзб] Я долго хотела молчать — я думала, что вас увижу Я ничего не хочу, я хочу вас видеть — у меня нет никого. Придите, вы должны быть то и то. Если нет, меня бог обманул […] но перечитывая письмо я силы не имею под[писать] отгадайте…» (Пушкин 1937: 314; см. обсуждение в Тынянов 1989 [1927]: 160).

[12]Ср. примеры с все равно и решено и «невозможностью помочь»в предыдущих примечаниях, а также:

Известны правила игры. / Живи, от них не отступая:/ направо – тьма, налево – свет,/ Над ними время и пространство./ Расчисленное постоянство («Обледенелые миры…. 1932); лейтмотивное «А могло бы быть иначе», проходящее через все стихотворение «В шуме ветра, в детском плаче…» (1936); В конце концов судьба любая /Могла бы быть моей судьбой./ От безразличья погибая,/ Гляжу на вечер голубой («В конце концов судьба любая…», 1947); Я бы зажил, зажил заново/ Не Георгием Ивановым,/ А слегка очеловеченным,/ Энергичным, щеткой вымымтым,/ Вовсе роком не отмеченным,/ Первым встречным-поперечным —/ Все равно, какое имя там…(«Все туман. Бреду в тумане я…», 1953); За бессмыслицу! За неудачи!/ За потерю всего дорогого!/ И за то, что могло быть иначе,/ И за то – что не надо другого! («Мы не молоды. Но и не стары…», 1953); Для непомнящих Иванов,/ Не имеющих родства,/ Все равно, какой Иванов,/ Безразлично – трын-трава («Паспорт мой сгорел когда-то…», 1955); Проснуться, чтоб увидеть ужас,/ Чудовищность моей судьбы./ …О русском снеге, русской стуже…/ Ах, если б, если б… да кабы…(«Я жил как будто бы в тумане…», 1958); Будничнее и беднее—/ Зноем опаленный сад,/ Дно зеркальное. На дне. И/ Никаких путей назад:/ Я уже спустился в ад («В зеркале сутулый, тощий…», п. 1959).

[13] У Иванова встречаются как

простые шестистишия: Зефир ночной волной целебной/ Повеял снова в мир волшебный,/ И одинокая звезда/ Глядит, как пролетают долу,/ Внимая горнему Эолу,/ Туманных лебедей стада («Зефир ночной волной целебной…», 1922; следуют еще 3 строфы, но уже с другими рифмами);

так и шестистишия со сквозной рифмовкой: Час от часу. Год от году./ Про Россию, про свободу,/ Про последнего царя./ Как в него прицеливали, —/ Как его растреливали./ Зря. Все зря.// Помолиться? Что ж молиться…/ Только время длится, длится/ Да горит заря./ Как ребята баловали,/ Как штыком прикалывали –/ Зря. Все зря («Час от часу. Год от году…», 1933).

[14] См. Гаспаров 1989: 142-143, 1993: 162, 200-210. Иванов еще в молодости отдал дань увлечению формализованными строфами (триолетами, газэллами, рондо, балладами, сонетами, терцинами), а позднее разнообразно экспериментировал с вольными построениями на их основе.

[15] Скользящую рифмовку (Гаспаров 1993: 181) Иванов использовал охотно – и тернарную (преимущественно перекрестную, как в «Луны начищенный пятак…»), и даже еще более растянутую кватернарную (ABCDABCD), причем почти исключительно в мрачных стихах. Ср.:

тернарные цепи: понуро, нимфы, лесной, амура, заимфы, злой// сети, огнистых, лог, дети, аметистов, венок// сучья, хлада, вниз, кипучий, винограда, Дионис («Бродят понуро», 1911); царя, России, нет, заря, ледяные, лет («Хорошо, что нет Царя…», 1930); Ницце, Париже, стране, странице, черно-рыжей, мне!// моря, пива, допьем, горя, крапива, твоем// воздух, уносит, тепло, звездах, спросит, прошло («Может быть, умру я в Ницце…», 1954); рано, вечером, не было, небо, глетчером, океана («Это было утром рано…», 1954; рифмовка здесь опоясывающая).

кватернарные цепи: тесно, вой, унылый, стороне, чудесный, пороховой, огнекрылый, скакуне (следуют еще 2 подобных восьтмистишия; «Закат в окопах», 1915); природа, сшили, корзинами, охапками, народа, глушили, резинами, шапками («Эти сумерки вечерние…», 1954).

Скользящая тернарная рифмовка применяется в сестетах, завершающих сонеты итальянского типа (Гаспаров 1993: 209-210), куда она пришла, по-видимому, из сицилийской арабской поэзии XII в. (Уилкинс: 490-491), но в многочисленных сонетах Иванова (в том числе – с поворотным стыком рифм на границе катренов) тернарных сестетов нет.

[16] О неточных рифмах и согласовании рифмических цепей в русской поэзии см. Гаспаров 1993: 53-61. Ср. приводимые там примеры

неточных рифм: ночь/туч/дергач (диссонансные мужские); оставьте/ клятве (женские, с перестановкой согласных); нашустрил/ осёстрил/ астрил/ перереестрил/ выстрел (диссонансные женские); ивы/ как и вы, о бесе/ о себе (разноударные, во втором случае с перестановкой согласных);

Оба приема применены Г. Ивановым в стихотворении «Вот елочка. А вот и белочка…» (1958, п. 1975):

Вот елочка. А вот и белочка/ Из-за сугроба вылезает,/ Глядит, немного оробелочка,/ И ничего не понимает — / Ну абсолютно ничего.// Сверкают свечечки на елочке./ Блестят орешки золотые,/ И в шубках новеньких с иголочки/ Собрались жители лесные/ Справлять достойно Рождество:/ Лисицы, волки, медвежата,/ Куницы, лоси остророгие/ И прочие четвероногие.// …А белочка ушла куда—то,/ Ушла куда глаза глядят,/ Куда Макар гонял телят,/ Откуда нет пути назад,/ Откуда нет возврата.

Начальная строка задает парономастическое сопоставление двух лейтмотивных образов, которое затем развертывается в неточную рифмовку двух сдвоенных строф (сдвоенных – потому что рифма к 5-й строке появляется лишь в 10-й: ничего — Рождество): белочка, оробелочка – елочке, иголочки. А последующие восемь строк построены на согласовании двух чередующихся рифменных цепей, представляющих собой мужской и женский варианты единого окончания: –ат(а), причем заключительные рифмующие слова обеих цепей (да и заключительные строки целиком) не только совзвучны, но и синонимчны: Откуда нет пути назад,/ Откуда нет возврата.

[17] Среди строфических экспериментов (или небрежностей?) Иванова нередки случаи, когда рифменный рисунок устанавливается не с первой строфы, ср.:

Перед тем, как умереть,/ Надо же глаза закрыть./ Перед тем, как замолчать,/ Надо же поговорить.// Звезды разбивают лед,/ Призраки встают со дна —/ Слишком быстро настает/ Слишком нежная весна.// И касаясь торжества,/ Превращаясь в торжество,/ Рассыпаются слова/ И не значат ничего («Перед тем, как умереть…», 1930).

В первом четверостишии нечетные строки еще не рифмуются или предлагают очень неточную диссонансную рифмовку (умереть/замолчать), во втором – рифмовка точная, а в третьем – не просто точная, но и согласованная, отчасти тавтологическая.

Обращение Иванова с рифмой заслуживает специального исследования: наряду с твердой и иной формализованной строфикой, уже упомянутыми неточными и скользящими рифмами и сдвоенными строфами, у него есть белые стихи, холостые рифмы и мн. др. Ср. букет из нескольких таких эффектов в стихотворении «Из спальни уносят лампу….» (1927):

Из спальни уносят лампу,/ Но через пять минут/ На тоненькой ножке,/ Лампа снова тут./ Как луна из тумана,/ Так легка и бела,/ И маленькая обезьяна/ Спускается с потолка./ Серая обезьянка,/ Мордочка с кулачок,/ На спине шарманка,/ На голове колпачок./ Садится и медленно крутит ручку/ Старой, скрипучей шарманки своей,/ И непонятная песня/ Баюкает спящих детей:/ «Из холода, снега и льда,/ Зимой расцветают цветы,/ Весною цветы облетают/ И дети легко умирают./ И чайки летят туда,/ Где вечно цветут кресты/ На холмиках детских могилок,/ Детей, убежавших в рай…»/ О, пой еще, обезьянка!/ Шарманка, играй, играй!

Предоставляю читателю отметить возникновение полной и точной рифмовки, неточные и сквозные рифмы, опоясывающую тернарную серию и возвращение неполной рифмовки (АXAX), воспринимающеееся после полной как появление холостых рифм.

[18] Еще несколько примеров:

В совершенной пустоте,/ В абсолютной черноте —/ Так же веет ветер свежий,/ Так же дышат розы те же…/ Те же, да не те («В совершенной пустоте», 1931); И тогда, что пожелаешь,/ Все твое – и то, и то! («Все на свете очень сложно…», 1936; От того ли? От сего ли? («Человек природно-мелкий…», 1950); Не так… Забыл… Но Кикапу/…/ … Висит в шкапу —/ Не он висит, а мой пиджак —/ И все не то, и все не так («Побрили Кикапу в последний раз…», п. 1959).

[19] Тот или иной тип приблизительной парности (семантической, фонетической, грамматической), вторящий идее «поворота», обратимости одного в другое, организует многие соотношения в тексте: луны/дня, блеснул, озаряя/сиянью, пятак/веток, повернувшись/повернуться, раз/ если не, предрешено/ не предрешено, не может/ могу, проснуться/разбуди, распахнуть/улыбнуться. Надводной частью айсберга и является пара так/этак.

Как отметил уже П.М. Бицилли, Иванов любил трансформационные ходы, основанные на фонетической близости:

[20] Об инфинитивном письме см. Жолковский: 432-488.

[21] Некоторые читатели склонны понимать эту лодку как аллюзию на ладью Харона, тем более в контексте пятака (который можно связать с закрыванием медяками глаз мертвым, а также с оплатой услуг Харона) и отсылок к «То и это» Анненского. Представляется, однако, что так и этак Иванова подразумевают не роковую альтернативу между жизнью и смертью, а вполне посюстороннюю бесперспективность любых житейских вариантов.

[22] Фигура отказа риторически усилена тем, что сочетание не может повернуться следует в качестве главного и итогового сказуемого за подчиненной ей деепричастной формой того же глагола.

[23] Проснуться – отдельная, явно зависимая инфинитивная форма, распахнуть управляет целой строкой, а улыбнуться – двумя.

[24] Чаще у Иванова – инфинитивное письмо, выражающее обратный, полностью безысходный взгляд на жизнь, ср.:

По улицам рассеянно мы бродим,/ На женщин смотрим и в кафэ сидим,/ Но настоящих слов мы не находим,/ А приблизительных мы больше не хотим./ И что же делать? В Петербург вернуться?/ Влюбиться? Или Оперàвзорвать?/ Иль просто —лечь в холодную кровать,/ Закрыть глаза и больше не проснуться… («По улицам рассеянно мы бродим…», 1928).

Арьев А.Ю. сост. 2005. Георгий Иванов. Стихотворения. Вст. ст., сост., подг. текста и прим. А. Ю. Арьева. СПб: Академический проект (Новая библиотека поэта).

Бицилли П.М. 2000 [1937]. Георгий Иванов. Отплытие на остров Цитеру. Избранные стихи. 1916—1936. Петрополис, 1937/ Его же. Трагедия русской культуры. Исследования, статьи, рецензии// Сост. М. Васильевой. М.: Русский путь. С. 451-452.

Гаспаров М.Л. 1989. Очерк истории европейского стиха. М.: Наука.

Гаспаров М.Л. 1993. Русские стихи 1890-х – 1925-го годов в комментариях. М.: Высшая школа.

Пушкин А.С. 1937. Полн. собр. соч. В 16 тт. М.: АН СССР. Т. 6.

Тынянов Ю.Н. 1968 [1927]. Пушкин/ Его же. Пушкин и его современники. М: Наука, 1968. С. 122-165.

Уилкинс 1915 — Ernest H. Wilkins.The Invention of the Sonnet/ Modern Philology 13 (8): 463-494.

Источник