Скит ветрово как добраться
Скит ветрово как добраться
Во время оно и доныне,
Когда народ сходил с ума
И места не давал Святыне,
Тогда война или чума
Косила без разбора всех,
Чтоб не царил повсюду грех.
И, забывая о гуляньях,
Спешили с плачем в Храм Святой
И припадали с покаяньем
К Тому, Кто вразумлял бедой…
Бог покаянию внимал
И гнев на милость прелагал.
А ныне разум не вмещает:
Везде Гоморра и Содом,
Измла́да души развращают,
Все беды призывая в дом.
В любом углу толпа зевак:
Чума чумой — без Игр никак!
Кто вразумился попущеньем?
Народ по-прежнему грешит,
Живёт не Вечностью — мгновеньем
И не на Крестный ход спешит
Молитвой дух уврачевать —
Несётся плоть свою спасать!
Чтоб дальше жить без обновленья
И снова Господа гневить?
Сама земля венец творенья
Не в силах более носить…
Любители мiрских утех,
Причина всех болезней — грех!
Зачем не слушающим уши?
Глаза, коль не туда глядим?
Идёт война за наши души,
А мы признаться не хотим:
Сначала грех, потом беда…
Но мiр на правду слеп всегда.
Нет удивительного в том,
Что мы посеянное жнём!
Иеромонах Роман
13-14 августа 2021
Скит Ветрово
В оформлении стихотворения использована
картина Иллариона Прянишникова «Крестный ход».
Заметки на полях
Спаси, Господи, отца Романа. Слава Богу за всё.
Я вот думаю: говорят, что перед революцией 1917 года наш народ, особенно элита, стал забывать Бога, вера в людях ослабла, и это привело к страшным последствиям для страны и народа, которые попустил на нас Бог в качестве наказания и вразумления. А если сравнить нынешнее моральное и духовное состояние общества с тем, какое было более 100 лет назад, то становится просто страшно, что с нами может произойти, чтобы Господь вразумил нас.
Думается, что все беды, катастрофы и болезни — это был хороший способ к вразумлению прежних людей. Теперь всё это не связывается с карой Божией. И как предвещали некоторые святые старцы: наступят времена Богооставленности, что будет ещё хуже наказаний.
«А ныне разум не вмещает…»
Об этом хорошо сказал священник Андрей Ткачёв в передаче Анны Шафран: « Сильно изменено сознание человека назад от средневекового. Мы стали хуже, чем средневековый человек. Мы далеко не всё связываем с Богом. То есть мы, например, не воспринимаем погоду как Руку Божию. Никто это не воспринимает как наказание; сквозь призму Библейского откровения. У нас это всё списывается на экономику, метеорологию, на случай, на заговор, на «косяки» в тайных военных лабораториях, но не на Господа.
Настроение ума современного человека, оно такое плоскостное. И ничего хорошего я от этого не вижу.»
Что уж говорить, когда верующие родители предпочитают образ жизни: «мы еще не жили», «каждому свое»- на это хочется ответить (кто своего ищет, а кто Божьего), какие внуки, какая деревня- нам бы театр, да путешествия, вообщем своя личная жизнь (встречаются таковые и среди верующих), вот когда таких незрелых, не наигравшихся дедок и бабок будет больше- вот тогда увидим ужас от детей: «восстанут дети на родителей и убьют их»- пока еще не свершается, но законы- начало тому, пытаются всячески протаскивать и протащут, законы обеим сторонам. И редкие семьи будут придерживаться старомодного образа семейной жизни- соподчинения, иерархии. Когда дети подчиняются родителям, потом родители передают свою власть всем взрослым детям, сами присоединяются к одной семье и служат, смиряются, помогают, готовятся к старости. Помнят ли об этом взрослые?
Кажется так уже было, когда» восстанут дети на родителей и убъют их»
Среди лесов, унылых и заброшенных…
Среди лесов, унылых и заброшенных,
Пусть остается хлеб в полях нескошенным!
Мы ждем гостей незваных и непрошенных,
Пускай гниют колосья перезрелые!
Они придут на нивы пожелтелые,
И не сносить вам, честные и смелые,
Своих голов!
Они растопчут нивы золотистые,
Они разроют кладбище тенистое,
Потом развяжет их уста нечистые
Кровавый хмель!
Они ворвутся в избы почернелые,
Зажгут пожар — хмельные, озверелые…
Не остановят их седины старца белые,
Ни детский плач!
Среди лесов, унылых и заброшенных,
Мы оставляем хлеб в полях нескошенным.
Мы ждем гостей незваных и непрошенных,
Автор: О. Э. Мандельштам
Согласна с Еленой из Нижнего Новгорода тоже скучаю по нашим бабушкам и дедушкам. И называли мы их не по имени, как сейчас модно, дабы не намекнуть на возраст, а попросту: «бабушка» и «дедушка», уважали, слушались, побаивались иногда.
Стихотворение отца Романа — в самое сердце, буквально выдергивает из греховного сна.
Это стихотворение прочитал недавно по просьбе мамы бывшей её однокласснице, сводный брат которой был священник, осужденный за Веру в Бога и отбывший в лагерях десять лет. Для мамы он оказался примером священства, как для Алексея Ильича Осипова — игумен Никон Воробьёв.
Александру, 16.08.2021 в 11:22, Самара, комментарий на текст: Я вот думаю: говорят, что перед революцией 1917 года наш народ, особенно элита, стал забывать Бога, вера в людях ослабла, и это привело к страшным последствиям для страны и народа, которые попустил на нас Бог в качестве наказания и вразумления. А если сравнить нынешнее моральное и духовное состояние общества с тем, какое было более 100 лет назад, то становится просто страшно, что с нами может произойти, чтобы Господь вразумил нас.
Страшное уже наступило, оно идет стомильными шагами.
Как говорил профессор Преображенский у Булгакова : разорение ни в клозетах, разорение в умах.
Теперь часто слышим слова молодых: а мне плевать, я никому не обязан, ничего я не должен… и маты, и отсутствие стыда.
И нет Родины, нет родителей, есть они, заполняющие свою жизнь поисками любви, усладами, приводящими их в итоге к духовной пустоте, разочарованиям.
Истинная любовь — Бог. Иди к нему! Когда будет Он в сердце, тогда все приложится.
«А ныне разум не вмещает:
Везде Гоморра и Содом,
Измла́да души развращают,
Все беды призывая в дом» (творч. зарисовка о. Романа (Матюшина). Благодарю батюшку за столь грозное предупреждения для всякого народа, живущего ныне на земле!
«Во время оно и доныне,
Когда народ сходил с ума
И места не давал Святыне,
Тогда война или чума
Косила без разбора всех,
Чтоб не царил повсюду грех» (творч. зарисовка о. Романа (Матюшина). И вновь благодарю батюшку за столь грозное предупреждения для всякого народа, живущего ныне на земле!
«Одинокий путь» иеромонаха Романа (Матюшина)
 |
| Иеромонах Роман (Матюшин) |
На книжных полках многих приходских библиотек по соседству с нетронутым глянцем легко найти потрепанные поэтические сборники с надписью на корешке: «Иеромонах Роман (Матюшин)». С его песнями-молитвами, негромко, «не публично» звучащими с кассет, сроднились многие из тех, кто в трудные 90-е искал свой путь к Богу. На вопрос, чем вам дороги эти стихи, его почитатели нередко пожимают плечами: сложно сказать. Но едва ли не каждый второй при этом задумчиво произносит: «Я бы очень хотел с ним встретиться…».
В его скиту Ветрово живет огромный пушистый кот Барсик, на полках по периметру стен ― библиотека из сотен книг. Недалеко от кельи ― деревянная церковь в русском стиле. И ни единой души на несколько километров вокруг. Без лодки, без местного проводника сюда не добраться.
В мирском пространстве об отце Романе говорят и пишут разное ― от героических легенд до пошлых небылиц. Возможно, это неизбежное следствие того, что о его сегодняшнем дне практически ничего не известно. Впрочем, ничего особенного и не происходит, священник-поэт по-прежнему служит, трудится, пишет новые стихи и продолжает свой монашеский подвиг. Восемь лет он молчал — потерял голос, был «нем», но не глух ни к общественным событиям, ни к человеческому горю. Его сегодняшнее творчество — стихотворная публицистика, наполненная болью о мире, все больше погружающемся в «одноклеточное» существование. Однако и в этих стихах виден «лирический герой» — монах и философ, о котором мы пока так мало знаем.
 |
| Скит Ветрово |
― На Ваше мировоззрение, творчество повлияли какие-то сильные впечатления детства и юности? Хотелось бы узнать немного о том времени, когда Вы еще не были ни монахом, ни поэтом.
― Вера была во мне с ранних лет, но укреплялась в молодости. Мать преподавала в школе, а, приходя домой, доставала потайной чемодан, вынимала оттуда иконы и молилась. Когда я заболел, она стала читать мне Евангелие. Оно было на русском языке, с прекрасными иллюстрациями. Из всего Евангелия я запомнил Христа и Иуду. И душа приняла Христа ― сразу, поскольку еще не знала грехов.
Но что такое вера без Церкви… Жизнь без исповеди, умножение страстей, когда ты без покаяния, без благодати варишься в собственном соку. В студенческом возрасте я стал искать смысл жизни вне церковных стен. К кому бы ни обращался тогда, первый вопрос задавал такой: для чего вы живете? В поисках ответа хотелось прочесть Библию. Но священник, к которому я пришел с этим, дал мне только «Журнал Московской Патриархии»…
Самый трагикомичный момент ― я подошел к преподавателю философии и спросил: «В чем смысл человеческого бытия?». А он ответил: «Да брось ты об этом думать. Живи, как растение». Это меня убило. Ведь так сказал тот, кто, кажется, уж точно должен был ответить студенту, для чего нужно жить. Человек — не растение. Даже кошка выше растения. Получается, что он мне и собачьей жизни не предложил.
Я подумал: ладно, пусть так. И занялся арифметикой: представил себе весы. На одну чашу я кладу свою временную жизнь, на другую — вечную. Допустим, я проживу здесь восемьдесят лет. Хотя, для ровного счета, возьмем шестьдесят. Треть жизни мы спим ― вычтем ее. Ближе к старости начинаются костыли, аптеки, больницы… Остается всего два десятка продуктивных лет, из которых, может быть, наберется один счастливый год. Неужели этот год, да пусть даже десять лет, может заменить вечность? Даже если бы в ней ничего не было, если бы… И вообще, почему ты должен радоваться одному счастливому мигу, а потом ты умрешь и станешь удобрением. Был ли ты хорошим или плохим, нет разницы — ведь ты же удобрение. Меня поразил этот вывод, и следующая мысль была: «Господи, помоги! Сохрани от такого жуткого самоуничтожения, от пути в никуда». Я понял, что невозможно, проводя жизнь без Бога, стать человеком.
― Тогда к Вам и пришло решение оставить мир и связать свою жизнь с Церковью?
― Еще будучи школьником, я полюбил Божию красоту природы. Мог часами смотреть на холмы, на разлив Десны, на звезды. Хотелось жить так, чтобы никогда с этой красотой не расставаться. И в предпоследнем классе школы я сказал, что поеду поступать в семинарию. Но мать попросила: сынок, дай мне хотя бы до пенсии доработать. Ведь в случае поступления ее бы просто выгнали, лишили учительского места. Пришлось поступать в университет, на филфак.
Но «искра» ― осталась, никуда не исчезла. Однажды, уже студентом, как-то попал на сакман. Это такая «точка» в степи: домик чабана, вокруг на десять-пятнадцать километров никого нет, только стада овец. И вот, в уединении, среди полыни вдруг родились такие строки:
Я хочу стать схимником, высохшим скелетом,
Быть длинноволосым, типа чернеца,
И в озерной глади видеть не поэта,
А лицо бродяги-мудреца.
Мне было восемнадцать или девятнадцать лет. Я ничего не знал ни о жизни в монастырях, ни того, где они находятся. Тогда никто ничего не говорил, не объяснял ― и вдруг мысли о монашестве. Это был призыв, Господь стучал в сердце. И вот этот звук ― глас Божий ― стал слышен среди тишины и коснулся души.
Монашество я принял позже. Не мог оставить мать, сестра работала на Севере. После университета трудился в разных местах, пел в доме культуры. Было такое состояние, когда тобой довольны все, и ты всем доволен, но отдаешь себя и ничего не приобретаешь. Люди расходятся, остаешься один на один с аппаратурой, и начинается встреча с собой. Вдруг понимаешь, насколько ты нищ. Страшный момент… Почувствовал, что задыхаюсь, хотя меня никто не считал ни унылым, ни грустным. А в какой-то момент понял: дальше так жить не могу. Мать была к тому времени устроена (впоследствии приняла монашеский постриг), и я ушел в монастырь.
― Как поэт, как человек творческий Вы сформировались, уже будучи иеромонахом?
― У меня были мирские стихи и песни. Первые тетрадочки ― самое детство, потом в десятом классе очень много писал. Были рассказы, несколько повестей, одна сатира… Все это уничтожил. И слава Богу. Ведь это было творчество нецерковного человека ― что оно могло дать.
Еще до перестройки, в восьмидесятые годы, принес свои сборники, прозу и поэзию, в Брянское издательство. Решил прийти в литературу «огородами» ― не через газеты и журналы, а как автор книг. Мне пообещали: посмотрим, приезжайте через месяц. И в следующую встречу, с уважением таким, говорят: издадим, только нужен «паровоз» ― стихотворение о Ленине и партии. Очень хотелось иметь свой сборник, но на сделку с совестью пойти… Если бы я исполнил тогда их просьбу, то был бы не знаю кем. И носился бы потом с этим сборничком: смотрите, какой я великий! Потом был бы второй сборник, третий ― а понятий-то духовных нет. Только бы тщеславие росло. Милость Божия, что я боялся сфальшивить — и Господь сохранил от этого пути.
Помню, как уже в монастыре открыл одну из духовных книг — это была «Невидимая брань» Никодима Святогорца. И был так потрясен, что чуть не заплакал. Читал и думал: вот что мне надо было в юности! А нас в университете кормили Боккаччо и ему подобными «шедеврами». Не хочу оценивать свою поэзию. Но если поэтическое слово коснулось сердец слушающих или читающих и привело в храм Божий, то это и есть высшее предназначение поэзии. Тот, кто ходит перед людьми, а не перед Богом, еще не состоялся как личность: он не имеет опоры, ведь опора ― один Господь.
― Более десяти лет Вы пребываете совершенно один, в настоящей глуши, в скиту. Там легче пишется?
― По состоянию здоровья я ушел за штат, по благословению архиерея и старца ― в скит Ветрово. Сначала по болезни, а потом так и остался. Работаю там, пишу иконы, хотя не считаюсь иконописцем, только учусь. Меня всегда влекло уединение, в котором по-другому воспринимаешь красоту. Слышишь пение соловьев, разбойничий свист скворцов, крики журавлей. Не можешь надышаться ароматом цветущих лип. Не устаешь удивляться красоте белых лилий. А как прекрасен заснеженный лес! В любое время природа славит Бога.
Процесс творчества необъясним. Читаешь Псалтирь и вдруг видишь поэтическую строку «темна вода во облацех воздушных» ― это же такой образ! И я его, конечно, включил в одно из своих стихотворений.
Темна вода во облацех воздушных,
Черна вода моих прошедших дней.
Разные бывают состояния. Не пишу, когда не пишется. Быть ремесленником ― зачем? Если во мне что-то начинает звучать, стараюсь эту тему раскрыть, оформить в стихи. Если ничего не звучит, лучше пойду почитаю, потружусь.
Работая над стихами, держу под рукой старославянскую Библию и словарь Даля. Это такая гармония… Откройте словарь, почитайте хотя бы о масти лошадей: вороной, пегий, саврасый… Сколько забытых слов! Учим детей чирикать по-иностранному и забываем наш величайший язык.
Стихов у меня сейчас, изданных ― более тысячи. Но большинство из них не могу прочесть наизусть. Просто не запоминаю — зачем. Дай Бог нам, монахам, не забыть имя Божие — это самое главное. А стихи — это только путь к Церкви. Понимаете — путь, а не самоцель. Цель — Христос.
― Ваш последний на данный момент сборник, вышедший небольшим тиражом в прошлом году, включает много гражданских, злободневных стихов. И называется «Одинокий путь». Кажется, Вы действительно во многом одиноки. Почему так? Это доля «пророка в своем отечестве»?
― Пророк ― это тот, кто говорит по воле Божией, и именно то, что Господь хочет сказать людям. А есть просто трезвый взгляд на происходящее. Если вижу, что ребенок ползет к горячему утюгу, не нужно быть пророком, чтобы сказать, что он обожжется. Если мы видим, куда все устремились, да еще с нарастающей скоростью — необязательно быть пророком, чтобы понять, куда придем.
Иногда стихи приходят после молитвы. Это как передышка для души, перед тем как нырнуть в окружающий мир. Иные пишутся на злобу дня. Возможно, их и не стоит называть поэзией в полном смысле слова — трудно на поэтическом языке говорить о нашей современности. Но как патриот не могу молчать. Хотя и «получаю» порой за это ― и слева, и справа. Стихотворения, выражающие гражданскую позицию, не всех устраивают. У меня есть неизданная книга, называется «Ратные стихи». И пока нет издательства, которое согласилось бы их напечатать. Слишком ратные, говорят. Но монах, христианин — это воин Христов. Мне больно за свое Отечество, за свой народ ― не кривлю душой, потому и касаюсь этих тем.
Невозможно угодить всем. У Достоевского есть такие слова: «Мое направление, за которое не дают чинов». Кому-то нужно говорить, невзирая на лица, чины, не идя на компромиссы с совестью.
Беседовали Дмитрий Андреев, Елена Сапаева
В веянии тихого ветра
Пасхальные дни с иеромонахом Романом (Матюшиным)
«Жизнеликующая зелень и духоносная лазурь»
Цвет голубой и цвет зеленый:
Что боле радости виной?
Иль тот небесный, отдаленный,
Иль этот близкий нам, земной?
Я разрывался в раздвоеньи,
В непостоянстве, как во зле.
Искал порою утешенья
То в небесах, то на земле.
Цвета, любимые доселе,
Причина тишины и бурь, –
И духоносная лазурь.
Душе! Едино на потребу!
. И снова радуемся небу,
Не забывая о земле.
Но мы с Наталией, добираясь в Ветрово, не видели вокруг ни зеленого, ни голубого. В апреле краски были совсем другими – в основном серая и ржаво-желтая. Серая – это хмурое, одутловатое небо и отражающая его речка Лочкино, жёлтая – высокий прошлогодний камыш по берегам и болото, среди которого река вьется много километров, пока где-то очень далеко не впадает в Псковское озеро. Нам хотелось, чтобы все вокруг цвело, как в стихах отца Романа – яблони, лилии, розы – но изо рта шел пар, а с неба – дождь вперемешку с градом и снегом. Мы ходили по берегу темной реки на окраине деревни Боровик и ждали отца Романа: его лодка должна была появиться справа, из-за поворота реки, где над самой водой, как шлагбаум, склонялось безлистое дерево. Мы ждём иеромонаха Романа минуту, другую, полчаса, и вот наконец за поворотом мелькает ярко-оранжевое пятно. Меня так страшит предстоящая встреча, что я делаю вид, будто ничего не заметила, но Наталия с улыбкой говорит:
— Я слышала шум моторки.
— Христос Воскресе! –восклицает он, делая ударение на первое слово.
— Воистину Воскресе! – отзываемся мы.
Это и есть скит Ветрово, церковь в честь иконы Божией Матери «Взыскание погибших». Я хорошо помню: слово «Храм» иеромонах Роман и в стихотворениях, и в письмах пишет с прописной буквы.
Его Храм я видела на фотографиях: построенный в стиле северных русских церквей, он сиял золотистым светом – как сияют сосны в солнечных лучах. А сейчас, под серым небом, он совсем другого цвета… такого цвета бывает отсыревшая древесина, которую забыли покрыть лаком. Да и все остальные постройки в скиту кажутся темными, как дома в бедной русской деревне, а на ветвях деревьев, хоть и распустились коричневые сережки, нет ни единого листика.
Должно быть, отец Роман поселился здесь на Троицу, когда шелестели листвой березы, и весь мир вокруг был как Божий Храм. Наверное, с неба лился весенний свет и, имея сердце горе, воздевая руки к небесам, сложил отец Роман эти строки:
Цвет голубой и цвет зеленый…
— А ты видишь во всем этом красоту? – спрашиваю я Наталию, когда мы выходим из лодки.
…Прошло несколько дней – и красота Ветрово открылась мне. Было это в тот вечер, когда мы исповедались, прочитали молитвы ко Святому Причащению, и отец Роман велел нам пойти отдохнуть перед ночной литургией. Но мы не могли отдыхать: наутро мы покидали скит, и нужно было еще раз взглянуть на все, запомнить, проститься – может быть, навсегда. С фотоаппаратом в руках я вышла к причалу – и увидела, как на другом берегу реки, над холмиком с несколькими деревьями, зажегся закат. Он ни секунды не оставался прежним – менялся, наполнялся силой, все больше разгорался красным цветом, пока не стал похож на какой-то огненный столп от неба и до земли. Я сидела на перевернутой лодке, понимая, что эти мгновения не повторятся, а ведь каждое из них не сравнимо ни с чем своей красотой… и вот уже огненный свет начинает гаснуть.
А потом я увидела себя на фотографии, сделанной в тот вечер: нелепая, в трех свитерах, поверх которых уже не могла застегнуться куртка, в съехавшем на затылок платке, с блаженной улыбкой. Глядя на эту фотографию, я понимаю, что была очень счастлива – и потому она мне дороже, чем самый лучший портрет, сделанный у фотохудожника. Но кто-то другой, взглянув на нее, только подивится моему несуразному виду.
Вернувшись домой, я открыла сборник иеромонаха Романа, нашла стихотворение «Цвет голубой и цвет зеленый…» и увидела дату под ним: 13 февраля 1994. Не было в феврале ничего зеленого в скиту Ветрово. Наверное, не было и голубого. О какой же зелени, о какой духоносной лазури написал стихотворение отец Роман?
Взыскание погибших
Лучи невесть откуда взявшегося солнца освящают высокий крест-Голгофу слева от алтаря. Он искусно вырезан из светлого дерева, и отец Роман рассказывает, что крест этот сделал бывший заключенный: «Какой дар у человека, да?»
Справа от алтаря, на высоком четырехстороннем аналое, стоит икона, в честь которой освящена церковь. Это небольшой образ Божией Матери «Взыскание погибших», написанный в академическом стиле.
Иеромонах Роман берет икону «Взыскание погибших» с аналоя, и мы по очереди прикладываемся к ней. Каждого отец Роман благословляет иконой, а потом прикладывается к ней сам.
Стоял бы и смотрел, не отрываясь.
Икона-чудо! Кротость и печаль.
Взыскание погибших. Как живая!
Струится покрывало по плечам,
Дитя прильнуло в поисках защиты,
Предчувствуя далекий Крестный час.
Пока еще ручонки не пробиты,
Но Ты глядишь на каждого из нас.
О, Мати Света! Все мы виноваты.
История кружит в который раз.
Растут иуды, воины, пилаты,
Ученики – кто пред Тобой сейчас?
Матюшин-Правдин
Ночью при свете большой свечи мы сидим за столом в домике, который здесь называют летней трапезной. Домик не отапливается, в стенах у него щели, и единственный источник тепла у нас – горячий чай, который мы пьём чашку за чашкой.
С тех самых пор, как Саша Матюшин узнал об Иуде, он всегда боялся солгать, сфальшивить, оказаться предателем – и в решающие минуты это определяло его жизненный путь.
Предательство отца-матери ничем нельзя залечить, и в последние годы Твардовский просто спивался. Вроде и известен всем, и книги его на каждом углу, и стихи его знают, – а душа мучается. И где сейчас его душа – мы не знаем.
И я стихотворение о Ленине, о партии, конечно, писать отказался, сказав редактору, что я даже не комсомолец.
Страх оказаться предателем повлиял не только на многие поступки отца Романа, но даже на его произношение. Букву «г» иеромонах Роман произносит на украинский манер — что-то среднее между «г» и «х».
Я специально не стал переучиваться, так и говорил «гх», чтобы не изменять Брянщине. А когда служил на Украине — наоборот, стал произносить «г» чисто: чтобы те, у кого не в порядке с национальным вопросом, обходили меня стороной как москаля. Для настоящих верующих это не было преградой. А потом вернулся в Россию — и стал говорить по-старому, так же, как все мои земляки.
А чуть позже, летом, добавил к фамилии своего отца фамилию бабушки и подписался под очередным стихотворением: «Иеромонах Роман (Матюшин-Правдин)».
Три девы
— Нет, это святитель Григорий Богослов.
— Больше похож на Степана Разина… Очень уж телесные святители в этой книге. Слишком много плоти… Вот евангелисты лучше нарисованы, более иконописно. Смотрите – у них лики, а не просто мышцы. А это ещё кто такие?
На картинке был изображен мальчик в светлой тунике, а возле него – две девушки в белых одеяниях, с лицами, полузакрытыми покрывалами.
— Это эпизод из жития святителя Григория, помните? Когда он ещё был отроком, ему явились во сне две девы – Чистота и Целомудрие. Они пообещали, что унесут его высоко-высоко и поставят перед престолом бессмертной Троицы.
— Отец Роман! У Вас же есть такое стихотворение! Я думала, что это о Григории Богослове. И, когда писала книгу, читала этот стих…
Прекрасные, чудные лица!
Как Ангелы с Неба сошли –
Три чистые отроковицы
С собою меня повели.
В луга, где трава зеленела,
Где Пасхой сияли цветы…
Душа ликовала и пела
В краю неземной красоты!
И дали лазурью дивили,
И светом искрили ручьи.
Со мной хороводы водили
Святые три девы мои.
Был юн, не имел дерзновенья
Об их именах вопросить…
Проснулся – исчезло виденье,
Но сердцу его не забыть!
Черновики
Из письменного стола у себя в келье отец Роман достает три или четыре толстые папки на пружине, открывает одну из них – и мы видим листы, испещренные почерком настолько мелким, что прочитать его почти невозможно. Отец Роман иногда пишет левой рукой, но соблюдает наклон в правую сторону, а на полях делает рисунки – как Пушкин или Лермонтов, хотя его такое сравнение вряд ли порадует.
В папках хранятся рукописи стихотворений отца Романа, над которыми он, видимо, работал в то время, когда у него еще не было компьютера. Он просит меня отобрать несколько листов для литературного музея в городке Трубчевске, куда собирается заехать по дороге в Рябчёвск. И я не решаюсь сказать ему, что черновики лучше не раздавать, хранить все вместе… что когда-нибудь потом их трудно будет отыскать.
Не так уж велик мой редакторский опыт, и все же могу сказать, что такое смирение – это свойство настоящих писателей. А вот более мелкие авторы очень болезненно относятся к правке, могут обидеться и даже совсем отказаться работать с редактором.
Я часто вспоминаю черновики отца Романа и жалею, что не смогла рассмотреть их как следует. Помню, что на полях несколько раз встречалось изображение монаха – в куколе и с посохом. Были пейзажи – дорога, старый дом и ряд похожих на тополя деревьев. Монах, плывущий по реке в длинной лодке… А на один рисунок отец Роман сам обратил мое внимание:
— Это гильотина. Был мне такой сон – что я стою перед гильотиной и должен выбрать: умирать или не умирать за Христа.
Я видел сон, наверно, неспроста.
Передо мной большая гильотина.
И нужно распластаться за Христа,
Но я позорно медлю пред кончиной.
Никто меня не тащит, не ведет.
Они стоят и смотрят отчужденно.
И острый меч вовек не упадет,
Пока не будет головы склоненной.
Молился я, и мне Господь помог.
Но так ломало, чуть не отвернулся.
И все-таки, и все-таки я лег!
Открыл глаза. Увы! Еще живу.
Спасен был там. Зачем же пробудился?
Я устоял во сне. А наяву…
Дай Бог, чтоб этот сон когда-то сбылся!
— Отец Роман! Я знаю это стихотворение. Но я думала, что Вы это придумали!
— Ну что Вы, ну что Вы, как можно! Придумывать ничего нельзя…
«Как я пишу»
Тот, кто рвется к славе и привык к аплодисментам, рушит себя как личность. Помните, священник возглашает на литургии:«Яко Тебе подобает всякая слава, честь и поклонение, Отцу, и Сыну, и Святому Духу». Всякая слава, честь и поклонение – только Богу!
Один поэт пишет, что, когда он впервые увидел свои стихи в «Литературной газете», то купил очень много экземпляров, расстелил на полу и катался по ним. Сам-то он не понимает, а священнику ясно, как сильно он был пропитан тщеславием.
А вот Роберт Рождественский незадолго до смерти написал:
«Из того, что довелось мне сделать,
Выдохнуть случайно довелось,
может, наберется строчек десять.
И за эти строчки ему многое можно простить!
Для чего-то Господь меня оставил жить, хотя поэты долго не живут. Еще один поэт очень точно подметил, что мы сами можем призвать на себя беду. Николай Рубцов написал: «Я умру в крещенские морозы…» Так что же ты хочешь, дорогой? Накаркал, накликал – всё. Есенин сказал: «В зеленый вечер под окном на рукаве своем повешусь». Маяковский: «Все чаще думаю – не поставить ли лучше точку пули в своем конце». Только подумал человек – и в то же время с левой стороны рогатенький ему револьвер подкладывает. Не придумывайте себе жизнь. Учитесь жить! Важно понять, что слово просто так не пропадает.
Есть такие слова: «Всё исходящее от нас на нас вернется». Если мы помним об этом, мы просто обязаны себя пожалеть и постараться, чтобы от нашего сердца шло высокое, чистое. И, конечно, чтобы мы смогли возлюбить.
Возможно ль раздавать, не получая?
Вопросы к вам, о пишущая рать!
Без Господа спасительней молчанье:
Чем может неимущий напитать?
Поглощены мудреными строкáми,
И миру, что всегда на Божье слеп,
Насущным хлебом предлагаем камень,
Забыв на вкус, каков он, Божий хлеб.
«Никто не входит в дом без стука»
У входа в лес всегда стучу:
Никто не входит в дом без стука…
Как вы думаете, о чем эти слова? Я думала, что о молитве. Осеняешь себя крестным знамением возле леса, как пред дверьми храма – и Бог благословляет тебя, и уже никто и ничто не причинит тебе вреда. Ведь лес, как глубокая река, как высокие горы, таит в себе опасность – но и с лесом, и с рекой, и с горами можно примириться, породниться, увидеть в них Божью красоту. Две эти строчки очень полюбились мне и, входя в лес, я часто вспоминала, что надо постучаться.
Над рекой не смолкают птицы – вот бы знать по именам их всех, не только уток – а в камышах сторожат добычу узконосые щуки. И не иначе как чудо, что тот берег Лочкино, на котором живет отец Роман, объявлен заповедником: и охота, и рыбная ловля здесь запрещены. Барсик, полосатый кот иеромонаха Романа, дожил в этом благословенном краю до глубокой старости: ему уже исполнилось двадцать лет.
Вернувшись в Санкт-Петербург, я стала думать: почему это место называется Ветрово? Разве могут быть сильные ветра в низине, среди болот? И связала для себя это название с библейским эпизодом – о том, как Господь говорил с пророком Илией в веянии тихого ветра.
Я уже совсем валился с ног, как вдруг увидел среди деревьев три пары огоньков. Я понял: волки. Что было делать? Бежать у меня не было сил. Я перекрестился и с топором в руке пошел навстречу волкам.