Светится как начищенный самовар
Блаженный и боль
Федор Конюхов совершил «кругосветку» в первый детский хоспис России
Четвертое желание
В Каминном зале хосписа аншлаг. Чуть смущенный Конюхов вжал ладони в колени, дети и родители улыбаются глазами так, что дырявят.
— А давайте его пригласим к нам?
На Земле нет одиночества
Стоило гостю открыть рот, он легко сбил волну неловкости.
Путешественник принимает правила игры, читает:
— У вас был парашют на аэростате?
— Вам одному не страшно?
Златокудрый мальчик с ДЦП, лет, может, пяти, кивнул гостю с такой силой, что инвалидное кресло под ним застонало.
Воздух в зале словно пролился. Потом Конюхов признается, что в тот миг начисто забыл, что хотел сказать. А тогда он взмок глазами, подошел к Павлику, взял его за руки.
Отец Федор о чем-то задумывается. Улыбается Павлику, как сыну, будто никого вокруг нет. И, он же священник, молча благословляет малыша. Потом идет к синему ящику.
Смерть дает жизнь
И снова, как еще при входе в хоспис, а потом в его столовую, одежда на хозяине живет отдельной от него жизнью. Ты его видишь в древнем хитоне, а на нем синяя спортивная куртка и черные брюки. Но его вид теряет значение, когда Конюхов видит, как десятилетний Арсен отказывался есть. У него парализованы руки, не поворачивается по сторонам голова. Свое несогласие он может показать, только если поднимет голову лицом вверх.
Арсен поднял голову лицом вверх.
Арсен послушно открыл рот. Ест.
Все вокруг впали в ступор.
И вот Арсен на коляске въезжает в Каминный зал.
Арсен и парень на костылях разочарованно ухмыльнулись.
Разгадка в молчании
Дети смутились, только Семен заерзал в кресле.
Сема знает про «Голос» все. И терпеливо объясняет великому путешественнику: у всех есть голос, и его надо слушать, а не только тот голос, который дядям и тетям в креслах нравится. Так не честно.
И тут Конюхов осекся. Ему навстречу семенил кареглазый малыш двух лет от роду.
Щупленький Ларик, на вид ему и года нет, идет как воздух: не то плывет, не то летит. Еще он молчит. Всегда. Только жжет бусинками глаз, а когда хочет что-то сказать, доносит звук: «Кх. » Он дошел до середины зала, обнял за полную ногу волоокую красавицу-фотокорреспондента. Разулыбался: «Кх. » Она раскраснелась, как на первом балу.
Иларион пугливо ловит на себе изучающие взгляды, во всю прыть несется к маме и прячется у нее на груди. Чуть не плачет, но на руки к Конюхову пойти соглашается. Трогает его длинные волосы. И просится обратно к маме. А Федора Конюхова, огорошенные последним его ответом, атакуют новым вопросом врачи и медсестры, мамы и папы: «Что значит, скажет только то, что услышит слушающий?»
Не договорил. Не дали.
Отец Федор, или путешественник Федор Конюхов, молчит. Опустил голову в пол, благословляет мужчину.
Что-то шепчет на ухо молодому отцу. Тот хмурится, смиренно отходит. Потом Конюхов поделится: «Я ему сказал: «Никто не знает. Разгадка в терпении. Может, за наши грехи, взрослых, еще пращуров. Может, их души столь чисты и мудры, что переросли земную суету. «
А тогда вернулся к детям.
Сема светится как начищенный самовар.
У каждого свое чистилище
Выходим на порог хосписа. На улице промозгло и слякотно.
Он что есть сил мнет бейсболку, и говорит, говорит. Говорит, что чем больше живет, тем больше набирается грехов. И не знает, как с этим быть.
И, кто знает, может, их умение испытывать счастье от опрощения, как и умение говорить без слов, научит людей мудрости быть проще. Обреченным чутье мудрости дается от рождения. Нам, либо как Конюхову, если услышим их говорение без слов, через наше преодоление капитуляции перед «чужой» болью.
Первый детский хоспис России работает с 2003 года в Санкт-Петербурге.
Светится как начищенный самовар
Глава первая. Попадалово.
Нежный, легкий ветерок играючи щекочет и ласкает мою кожу, принося покой и наслаждение. Я лежала на мягкой траве, смотрела на необычное светло-голубое небо с зеленоватым отливом. Привлекательно! Эксцентрично! Я перевела взгляд на деревья и «подвисла”. Если мягко сказать, меня поразил цвет деревьев, нет зеленый на деревьях присутствовал, но лиловый? Тут вы меня извините! Да уж, приснится же такое. Птички поют, вокруг необычные цветы и непривычные для глаз цвета: лиловый, зеленый, фиолетовый. Странный сон…
За столько лет, впервые, на душе было легко и умиротворенно. Тишина и наконец покой, пусть и во сне. Я расслабилась и получала удовольствие. Когда еще я так отдохну? Спасибо тебе о Великий Крепкий Сон.
Вы спросите, почему я чувствую эйфорию? А все просто, когда ты вьяб…, ну «вкалываешь» двадцать четыре часа в сутки и даже во сне мыслям покоя нет, то радуешься каждому мгновению и каждой свободной минуте. Работаю я коммерческим фотографом, веду в контакте курсы для начинающих фотографов. Поэтому и радуюсь…
Давай знакомиться: Нина Михайловна Яблочкина, шестидесяти пяти лет отроду, псевдоним мой — Ярина. Как понимаете Нина Михайловна не могла бы осуществить того, что имеет Ярина.
Моя отрада — это семья. У меня два сына, одному сорок один год работает врачом, второму тридцать два года работает инженером. Пять внуков, у первого сына трое детей. Старший внук живет со мной, так как учится в университете. Живу ради своей семьи, невестки мне помогают и поддерживают, повезло, могу сказать что семья у нас дружная. Мужа нет, воспитывала детей сама, безхвастовства скажу — воспитала хорошо. Единственное что огорчает, некому моё дело продолжить, столько я сил вложила в него, может старший внук женится на Миле.
Мила, это мой ретушер. Вот и сегодня я отсняла свадьбу, а Милке скинула фото ретушировать. Девочка она неплохая, работящая, ответственная жалко только, что из неблагополучной семьи. Люблю этого ребенка как дочь.
Ох, как же здорово! Только, что-то не просыпаюсь. Мдааа…
— Ну, как намиловалась? Согласен, красота… Парк у меня шикарный, столько лет собирал эти растения. Ох, уже и не вспомнить…
Так и сидела пришибленная. Не поняла, я не просыпаюсь. Первая мысль — умерла: «Нет, не может быть. Сон, точно сон».
Медленно разворачиваюсь и наталкиваюсь на внимательный взгляд ясно-голубых глаз. Вот это да. Такой ясный, чистый цвет редко встречается в природе, люблю красивые глаза. Как фотографу мне нравится редкое и нестандартное. Один знаменитый фотограф сказал: «Когда люди меня спрашивают, какое оборудование я использую, я говорю им — глаза». Да, в первую очередь наше оборудование это глаза, именно ими мы определяем под каким углом снимать и брать ракурс.
Так Яринка, собралась и отлипла, перевела взгляд с этих на диво удивительных глаз. Рядом со мной стоял мужчина пятидесяти лет. Седина едва тронула темно-каштановые волосы, которые достигали ему до плеч, вокруг глаз легкие морщинки, слегка полные губы, квадратный подбородок. Широкоплеч. Охх… красавец — радость для женских глаз.
Что не говори, любим мы сердцем, но влюбляемся глазами.
— Извините, меня зовут Яра. — привыкла уже за столько лет представляться псевдонимом, только близкие знают мое истинное имя, но внуки по привычке зовут меня бабушка Яра. — У вас замечательный сад.
— Спасибо, милая. Как ты тут очутилась.
— Не переживайте, я скоро проснусь и уйду. — вот только нихрена я не просыпаюсь, это уже не смешно. Что за приколы, начинаю потихоньку злиться. Не люблю, когда что-то не так и непонятно для меня, за тридцать лет ведения своего дела привыкла владеть информацией.
— Боюсь милая ты не проснешься. Это другой мир. Подожди, не переживай — я все объясню. — а я продолжала медленно закипать, как это другой мир? «КА-КОЙ К ЧЕРТУ ДРУГОЙ МИР»? Надо мной издеваются или разыгрывают, мне внука поднимать… в универ надо, а этот опять про “спит”. У меня на утро съемка назначена… А он другой мир!
— Ты попала в мир Эверн. — дурацкое название.
— В своем мире ты умерла и богиня, я думаю, перенесла твою душу в наш мир.
Так, спокойствие и только спокойствие, дышим через раз вдох-выдох, вдох-выдох… Успокаиваемся… Богиня… Перенесла… Бредни старой вороны… Думаем, и так, если это и бредни, то такого неба у нас точно нет. Через голубое небо проступает легкий зеленоватый цвет, говорить про лиловые деревья думаю не стоит. Цветы тут вопрос спорный, я не селекционер, вспомнила анекдот: «Российские селекционеры скрестили вишню с арбузом. Вишня напоминает арбуз, но не вкусом — она кислая, не размером — она мелкая, и не цветом — она красная, а количеством косточек». Но такие тоже не видела, хотя по миру покаталась немало, поверьте знаю. Но, как бы это бредово не звучало, пока с мужчиной согласна — это НЕ МОЙ МИР.»
Пока стояла и обдумывала вышесказанное за мной внимательно наблюдали. Смотрю в глаза мужчины, а там смешинки, забота, взгляд добрый. Так смотрит отец на свою непутевую дочь. Было странное ощущение.
— Вижу, что осознала. Меня зовут Винсент де Ринье, я являюсь ректором академии в которую ты попала.
«Твою ж налево, еще и академию. Точно я самая везучая, как в Русское лото выиграла». Это Милка увлекалась непонятностями по попаденцам, сколько раз ей говорила, жить надо реально здесь и сейчас, а не летать непонятно где. Радует что после знакомства с внуком спустилась на землю, а то драконы, демоны, оборотни, наги непонятные. Ужас! Куда я попала и где здесь выход?! Ну бред чистой воды или розыгрыш психически больного, какой нормальный человек поверит в эту чушь?
— Только не говорите что здесь живут драконы, оборотни — стала перечислять из того что помню, а саму уже на хи-хи пробирать начинает. Я сошла сума, ла-ла-ла, может я в дурке? Выработалась ты Ярка, говорили тебе родные: отдыхай, всех денег все равно не заработаешь, а ты внукам учебу оплачивать надо.
— Да, в этом мире живут оборотни и драконы, эльфы, вампиры. — ну все полный звиздец.
— Давай пройдем в дом и там поговорим, чайком угощу. Дорога была дальняя. — он еще и ерничает. Ага дальняя, заснул и все, маршрут построен. Чудесное перемещение. Ваша остановка новый мир…
— Конечно. — ну вот куда я денусь с подводной лодки, тем более в чужом мире. Посмотрела на свою пижаму, спасибо что пижаму оставили. Она у меня отличная, дорогая, шелковая. Верх с длинным рукавом и штанишки, но все равно как-то неудобно, перед посторонним человеком.
Кому сказать «Спасибо» за мое чудесное перемещение в этот чужеродный для меня мир?! Хочу знать!
Глава вторая. Знакомство.
Шли по насыщенно изумрудной траве, такой цвет я видела когда обрабатывала фотографии в фотошопе или в лайтруме. Деревья поражали воображение: цвет листьев лиловый, а сам лист продолговатый. На ветках растут маленькие желтые цветочки, форму сложно разглядеть невооруженным глазом. Были и зеленые деревья, на них так же росли цветочки, только красного цвета.
— Этот сорт деревьев называется Милано, когда цветки набирают насыщенный оттенок их собирают и сушат. Чай из них изумительный, ты сейчас попробуешь и оценишь. Этот сорт растет на Западном континенте нашего мира.
— Здорово. У нас также выращивают кусты чая, но растет не так. Как же все непривычно.
— Не переживай привыкнешь. Через пару метров выйдем на тропинку и налево, вдоль стен Академии. Мы действительно вышли на гладкую дорожку. Могли бы и тапочки со мной перенести, а то иду босиком. Наглая? А что, кому сейчас легко, уж точно не мне.
Поразил камень из которого построена Академия, похожий камень покупала для своего дома, когда облицовку делали. Материал бежево-песочного цвета, только тот камень шершавый, а здесь гладенький, как будто его долго полировали. Минут десять шли, пока не показались двухэтажные светлые домики, из того же камня, что и Академия. Зрелищно. Мы подошли к первому дому, он находился ближе всех. Мужчина подошел к светло-коричневой двери, открыл и пропустил меня вперед. Как же страшно и чудовищно плохо получается держать себя в руках, а неизвестность пугает. Было бы здорово, как там у Милкиных попаданцев: “супер сила в подарок, ректор в мужья”, а что бабушка я еще ого-го, а может и иго-го-го. А то и не дай Бог в лабораторию на опыты, боли я боюсь ужас как!
Светится как начищенный самовар
Сталкеру Мунлайту, сталкеру Снейку и другим «ушедшим в Зону»…
Я помню его. Помню очень хорошо.
Хуже припоминаются детали окружающего пространства. Что-то не запомнилось вовсе, что-то размылось со временем. А он… о нем я всегда вспоминаю так, словно видел его только вчера. До боли яркий образ.
Да, с некоторых пор я знаю, что такое боль. Он научил меня. Или правильнее сказать, дал почувствовать? Я не знаю. Но в тот момент, когда его не стало, я понял как это, когда бывает больно.
Больно терять отца. А он в каком-то смысле был мне отцом. Во всяком случае я всегда считал его таковым. Возможно, он думал об этом иначе. Не важно. В конечном счете, не так важно, как относится к тебе человек. Важно, как ты к нему относишься. А я считал его своим отцом.
Я помню его с момента своего рождения и до его последнего вздоха.
Помню его усталость, которой он никогда и никому не показывал. Этого никто не видел, все привыкли считать его шутником. Эдаким весельчаком, смеющимся над страхом, не думающим о боли, не чувствующим усталости. С такими людьми очень удобно. От них не ждешь жалоб, но им можно пожаловаться. А еще с ними весело.
Но на самом деле все не так. Я не могу этого объяснить. Плохо понимаю человеческую натуру. Но я чувствую. И тогда я чувствовал не то, что он показывал окружающим.
Я помню его улыбку. Он часто зубоскалил, но я помню другое. Именно улыбку. Искреннюю, теплую, светлую. Так человек улыбается только один раз в жизни, когда знает, что сделал в этой жизни что-то достойное.
С ним рядом всегда находились какие-то люди, но для большинства из них он казался не тем, кем был на самом деле. Иногда мне думается, возможно лишь я один понимал его. Хотелось бы, что бы это было не так. Печально думать, что человек может быть настолько не понят.
Не знаю, кем был для него я, но жалею, что так и не рассказал ему, кем был для меня он. Мы ведь толком и не говорили. Как-то не сложилось.
Да и долго бы нам пришлось понимать друг друга. Мне учиться говорить, ему учиться слушать.
И тем не менее, я буду помнить его всегда. Слишком много он для меня значил. Вот только понял я это слишком поздно, когда в прошлом у нас осталось больше, чем я думал, а впереди — меньше, чем мне бы того хотелось.
Дорога окончательно вымотала Хворостина, довела до крайней степени раздражения. Сперва кончился нормальный асфальт, вместо него пошло нечто раздолбанное, нещадно бьющее по подвеске, а следом и по генеральскому заду.
Хворостин матерился про себя, его водитель бурчал нечто нецензурное себе под нос, чем действовал генералу на нервы чуть ли не больше раздолбанной дороги. Потом была первая цепь заграждения. Шлагбаум и пара идиотов срочников, не признавших начальство с первого взгляда.
Злость росла, а путь продолжался. Останки асфальта превратились в полное бездорожье. Машину трясло, пассажиров подбрасывало так, будто в детстве на аттракционах. Только если маленький Хворостин приходил от американских горок в восторг, то сейчас они были явно не к месту и окончательно испортили настроение.
Внедорожник швырнуло в сторону. Генерал едва не прикусил язык. Водила снова едва различимо ругнулся. И хотя витиеватого заклинания на исконно-русском Хворостин не разобрал, то что наглец за баранкой материться сомнений не вызывало.
— Далеко еще? — сердито буркнул генерал.
— До кордона? Километр по прямой, не больше, товарищ генерал, — отозвался водитель.
Водила покосился на начальство с сомнением, но спорить не осмелился. Внедорожник сбросил скорость и сместился к кустам. Хворостин дождался, когда машина остановится и распахнул дверцу. Водитель наблюдал за ним со все возрастающим интересом.
— Я пешком пройдусь, — пояснил генерал, — а ты покури, оправься и подъезжай.
— Разрешите обратиться, — засуетился водитель. — Здесь небезопасно, товарищ генерал.
— Мне казалось, что Зона там, за кордоном, — пожал плечами Хворостин и испытующе поглядел на водителя. — Или не так?
— Так, — водила съежился под начальственным взглядом. — Только здесь тоже всякое встречается. Торгаши, сталкерня, мелкие аномалии. Собаки опять же.
— Собаки, — фыркнул Хворостин и вылез из машины.
Когда обернулся, водитель уже стоял снаружи и с опаской таращился на него. Эта материнская забота от подчиненного действовала на и без того истрепанные нервы.
— Мне осталось пройти паршивых шестьсот метров.
— Всего шестьсот, — отрезал генерал. — Подъедешь через полчаса.
— Слушаюсь, — отчеканил тот.
Хворостин резко развернулся и зашагал вперед. Через полсотни шагов машина и водитель скрылись за деревьями, а еще через несколько десятков стало совсем тихо.
Лес был нехороший. Мертвый. Дыхания у него не было. Всех звуков — только шуршание листьев под ногами. Ни птиц, ни насекомых, ни хоть какой-то завалящей полевки. И пахло чем-то гнилым.
Генерал поежился. Пресловутые шестьсот метров стали казаться вдруг чем-то ощутимым. Рука метнулась к кобуре, пальцы стиснулись на рукояти пистолета. Теплый, нагретый от близости человеческого тела металл казался сейчас живее природы вокруг. С пистолетом в руке почувствовал себя спокойнее.
Деревья расступились. Перед Хворостиным раскинулась широкая поляна, засыпанная разноцветной листвой. По ту сторону поляны деревья росли уже не так густо. За ними проступали остовы домишек и сараев, серели сгнившие, завалившиеся оградки. Один заборчик привалился к ржавому кузову УАЗика «Буханки».
Среди всей этой разрухи чем-то более-менее целым выделялся двухэтажный кирпичный домик. Во всяком случае он не превратился в разваленную груду гнилья, повисшего на стропилах.
Генерал перемахнул поляну и устремился мимо деревенских руин к двухэтажке.
При ближайшем рассмотрении дом смотрелся весьма плачевно. Когда-то белая краска, которой были выкрашены стены, пучилась и осыпалась лохматыми ошметками, покрывая землю ничуть не хуже жухлой листвы. На одной из стен с трудом читалась выцветшая надпись: «Прости и прощай мой дом!». Интересно, когда и кто оставил здесь это граффити?
Крыша дома провисла, норовя провалиться внутрь. Ступеньки крыльца стесались. Перила испарились. Об их присутствии здесь напоминали лишь два гнутых железных прута, торчащих посреди левого края короткой лестницы. Однако дверь висела на своем месте. И стекла в окнах были.
«Речной хоровод». Как депутат Киевсовета кормил людей водой с конфетами, раздавая магнитики
Времени для подогрева электората нет, и необходимо «брать» его быстро, обрушивая на него весь имеющийся в наличии административно-денежный ресурс. В Киеве кто-то сразу проходит в ВР, а кто-то — через испытание Киевсоветом. Вот и сегодня столичные законодатели засобирались на повышение.
Воспитанник Черновецкого
Один из таких — Виталий Павлик — 38 лет, юрист, председатель адвокатского объединения «Правозащитник» и действующий депутат местного совета из фракции «Единство» (партия экс-мэра столицы Александра Омельченко). С 1 декабря 2015 года — член постоянной комиссии горсовета по вопросам бюджета и социально-экономического развития. Член Демократической партии Украины. Депутатом он впервые стал 11 лет назад в составе команды тогдашнего мэра Леонида Черновецкого.
Павлик тесно дружит с известными политиками-схемщиками. В частности, через АО «Правозащитник» он связан с давними друзьями из горсовета, например, с Александром Супруненко — действующим нардепом ВР из группы «Воля народа». Прорвался он в Раду из Киевсовета. Сейчас Супруненко снова баллотируется, и не исключено, что он затащит давнего друга Павлика к себе или на худой конец привлечет того в качестве технического кандидата, как в 2012 году.
Агитация на воде
Джентльменский набор предвыборных агитационных мероприятий в этом сезоне остается практически неизменным: избирателям снова вручаются продуктовые наборы, организуются спорт- и культмероприятия, ремонтируются школы и демонстрируется бешеная забота о ветеранах АТО. Все это, как водится, строго до дня выборов. Потом — мертвый сезон. До следующей избирательной кампании.
Наш герой Павлик основной упор сделал на школьных ремонтах и речных прогулках по Днепру. Оправдывая такой нестандартный вид агитации, Павлик доверительно сообщал, что якобы выполняет просьбы администраций школ и гимназий.
Впрочем, он всего лишь следует примеру своих коллег. Те тоже изощряются в изъявлении своей любви к избирателям. В прошлые годы Павлик шел по проторенному пути раздачи продуктовых наборов, но в этом открыл для себя нишу под названием «водные красоты Киева». Я решил разделить с ним радость предвыборного подхалимажа.
Пройдите вперед, пожалуйста
На очередную прогулку по Днепру может попасть любой желающий, о чем сообщают листовки, расклеенные по всему Киеву. Лично я взял пригласительные билеты в приемной кандидата. Фамилию и имя можно назвать любые. Тут главное, не ФИО, а участие.
Часовая экскурсионная прогулка была назначена на утро 27 июня. Пассажиров попросили прийти за 15 минут до отправления. Собираться должны были у причала №11 на Почтовой площади столицы.
Прибыв на место вовремя, я увидел целевую аудиторию: мамы с детьми дошкольного возраста и младшеклассниками, несколько добродетельных старушек и девушек-подростков. Пара-тройка мужчин в этом розарии смотрелись инородными телами. Вполне вероятно, что среди мам с детьми были учительницы и ученики школ, которых прикармливает Виталий Павлик. Всего желающих прокатиться на халяву набралось человек 60-70.
Вскоре на нижней палубе возник Павлик. Он оглядывал клубящуюся публику взглядом Деда Мороза, который вот-вот должен был приступить к раздаче подарков. Улыбка несказанной щедрости с трудом умещалась на его лице.
Народ потянулся на катер и быстро занял козырные места за столиками на верхней и нижней палубах. Политик светился как начищенный самовар и неторопливо обхаживал палубы, заботливо созывая свою паству наверх, чтобы лучше было слышно экскурсовода.
Многообещающие сюрпризы
Путешествие обещало быть на редкость унылым. Опытные люди отлично знают, каким мучительным может быть искусственное натужное веселье. От всего, что здесь происходило, веяло провинциальной убогостью, густо замешанной на предвыборном пафосе. Я чувствовал себя мышью, утонувшей в патоке, но крепился. На носу сновали активисты депутатского штаба. Они готовили «развлекалки» для детей, которых было до смешного не много — предполагалось, что дети всю дорогу должны самозабвенно малевать раскраски. С воображением у депутата и его пиарщиков явно было не густо, как, впрочем, и с деньгами: на столе гордо высилась бутыль с простой водой и две пластиковые тарелки с дешевыми конфетами-леденцами производства Roshen.
Наконец, судно тронулось, и радостное мучение началось. Я чувствовал, как скулы буквально сводит от искусственной улыбки. Впрочем, гид — бойкий мужичок пенсионного возраста — чувствовал себя вполне в своей тарелке. Ему было не привыкать. Пламенея от восторга, он рассказал о предстоящей программе и передал слово депутату. Депутат лучился счастьем, как атомный реактор: «У нас будут некоторые сюрпризы для наших юных друзей. Да и каждый тоже не останется с пустыми руками после нашего путешествия. Хорошего настроения, наслаждайтесь видом», — пожелал депутат, и я испугался, как бы он не передушил в объятиях всех присутствующих детишек. Деток, впрочем, спасала их политическая невинность. Ничего не подозревая, они искренне предвкушали только удовольствия.
Вскоре вид палубы напоминал картину Ярошенко «Всюду жизнь»: малыши корпели над раскрасками, мамочки фотографировались, девушки повизгивали, мужики печально поглядывали на простую воду. Я даже подумал, что зря я такой злой, люди же радуются. Под остроумный щебет экскурсовода я долго предавался размышлениям о бренности жизни и мерзости украинской политики, но Днепр единственный в этой картине был как всегда прекрасен и невозмутим, дул свежий ветерок, пахло отцветшими каштанами. Вселенная голосовала не за Павлика, а за красоту и добро.
«Радушный» прием
Оказалось, что вода и жалкие леденцы — это все, что мог предложить депутат в качестве угощения. Выглядело это так жалко, что к леденцам было как-то неловко прикасаться. Так что у депутата получилась большая экономия — леденцы поедут в следующие плавания нетронутыми. Не лучше дело обстояло и с «сюрпризами для наших юных друзей». Сюрприз, собственно, был один — сок фирмы Rich объемом 0,2 л по одному на ребенка. Взрослым же вручили не менее скромный подарок — гибкий магнитик с наказом Павлика «Киев — Любите! Гордитесь! Берегите!».
Все понимали, зачем они сюда приехали и кто их пригласил. Народ явно рассуждал в логике «с паршивой овцы хоть шерсти клок». Но клок оказался мелковат даже для этой овцы. Все-таки от депутата бывшей богатейшей республики СССР ждали чего-то более масштабного. Однако депутат тоже рассуждал, и у него была своя логика: «народ быдло, — видимо, полагал депутат, — дай ему конфетку, и он будет счастлив». Так и проходила наша поездка — в рассуждениях о природе человеческой. Обе стороны рассуждающих друг друга, мягко скажем, не уважали.