какие сказочники жили в италии имена фамилии

Какие сказочники жили в италии имена фамилии

17 марта 1861 года завершился процесс объединения южных и северных итальянских земель в единое государство. В результате возникли благоприятные возможности для сближения разобщенных территорий.

В честь этого события мы решили сделать небольшой обзор о детской литературе в Италии.

Детская литература за рубежом

Итальянская литература для детей имеет долгую историю и у ее истоков стоит сказка, Даже Никколо Макиавелли и Леонардо да Винчи писали сказки!

Принято считать, что впервые к жанру «сказка» итальянская литература обратилась ещё в XIII веке (сборников итальянских новелл «Новеллино», автор неизвестен). Затем, век спустя, появились » Триста новелл» Франко Саккетти, до сих пор включаемые составителями в сборники итальянских сказок.

Итальянская детская литература и в 21 веке продолжает развиваться и радовать юных читателей новыми идеями, героями, сюжетами.

Большое внимание в книге уделено теме поиска предназначения, главного дела в жизни. Это подкупающая своей искренностью, без малейшего намёка на снисходительный тон по отношению к юным читателям книга. Сегодня из итальянских авторов, пишущих для детей и подростков, особенно выделяются Мино Милани, Сильвана Гандольфи, Анжела Нанетти, Веатриче Мазини – они говорят с читателями на равных, уважая в нем личность и право самому принимать позицию.

Таким образом, в современной итальянской детской литературе преобладает художественная литература, особенно фантастические и приключенческие сюжеты. Однако, это явление не только итальянского книжного рынка изданий для детей, а общемировая тенденция.

Татьяна Соловьева. «Не быть островом. Детская литература начала XXI века. // Журнал «Вопросы литературы», № 1, Январь-Февраль 2017 г.

Источник

Помогите пожалуйста. Какие сказочники жили и творили в Италии

Ответ: белка угостила Нильса орешками

Объяснение:

Случилось это еще прошлым летом, но я до сих пор в обиде на мою бывшую подругу Олю. Но я обиделась не просто так, а у меня ( по-моему) были веские причины. Вам, наверное, интересно, как же все-таки случилось, что я обиделась на мою самую лучшую подружку. Вот так это все произошло.

Что же еще делать, если погода хорошая: не зной и не холод. Шикарно! На улице было просто классно! Но лучше бы я гулять и не хотела! Но я же не виновата, я же не знала, что подруга со мной так обойдется.

Ура! Я на улице! Как говорится, сбылась мечта идиота! Так, во дворе никого нет. Где же все? Не может такого быть, чтобы все сидели по домам! Ну ладно! Сейчас я их выведу! Сначала зайдем за самой маленькой, Иришкой, затем за теми, кто постарше: Анькой, ну а потом за девчонками моего возраста, Кристиной и Олей.

Пришла к Ире. Открывает дверь Сашка, ее брат, и говорит, что Иры нет. Пришла к Ане – тоже нет. К Кристине – нет. Боже мой! Куда все подевались? В одно и то же время и в такую прелестную погоду! Все, Оля – ты моя последняя надежда! Я шла и думала: «Оля, будь дома!» Позвонила в дверь, она открывается, и я вижу Ольгину белобрысую головку.

Вдруг я заметила, что губы у нее покрашены ярко-розовой помадой. Без повода Оля никогда не красилась. Неожиданно мне в голову пришла мысль: «Может, все девочки у Ольги? Но как же они не зашли за мной? Им было лень подняться на третий этаж? Я спросила: «Оль, а Ира случайно не у тебя?»

-Нет, ты что! Она мне две минуты назад позвонила и сказала, что часик почитает и выйдет.

-А что ты так грубо отвечаешь? Я же не знала! А Анька с Кристиной тебе не звонили, не говорили, что почитают и выйдут?

В Ольгиных словах чувствовался подвох.

А ты сейчас не выйдешь?

Нет, я занята, чуть попозже выйду.

А чем, если не секрет, ты занята?

И Оля, не попрощавшись, захлопнула у меня перед носом дверь. Ладненько, пойдем проверим, как Ира там читает. Позвонила в ее дверь, а там опять Сашка.

-Иры нет, я же тебе говорил, что она у Ольги сидит.

-Как? Но Оля сказала мне, что у нее никого нет!

Я спустилась на первый этаж и встала около Ольгиной двери, вспоминая Сашкины слова: «Значит, врет! Значит, врет!» Потом вслух себе сказала:

-Я не люблю, когда мне врут! Тем более так нахально!

Ни с того ни с сего у Ольги распахнулась дверь.

-Что тебе? Я же сказала, что занята? Я не выйду!

-А ты мне и не нужна, врушка!

И я ушла с обидой. Вот так мне подруга весь солнечный день испортила.

А на следующий день дождь лил как из ведра…

Источник

LiveInternetLiveInternet

—Метки

—Рубрики

—Музыка

Когда небо упало на землю. —Поиск по дневнику

—Подписка по e-mail

90 лет назад родился Джанни Родари, автор знаменитой сказки о классовой войне овощей и фруктов

Джанни Родари родился 23 октября 1920 года в многодетной семье небогатого булочника. Родина Родари — городок Оменья на севере Италии, в Пьемонте, знаменит озером д’Орта, островом Сан-Джулио да старинным замком, который расположен на том самом острове посреди озера. Население в те времена едва перевалило за 10 000 жителей. Итальянская глубинка, провинция

Отец Джанни Родари, Джованни, умер от воспаления лёгких (простудился, спасая промокшего под дождём котёнка), когда будущему писателю было десять лет. Мать прислуживала в богатом доме. Свою жизнь тех лет, свои мысли и чувства Джанни передаст мальчику Франческо, одному из героев «Путешествия Голубой стрелы».

Вероятно, уже тогда, в детстве, будущий автор «Чиполлино» впервые поймёт, что дети должны ходить в школу, а не продавать газеты, играть и фантазировать, а не зарабатывать на жизнь.

Джанни хотел стать музыкантом (даже играл на старенькой скрипке), потом — художником. Учился в католической семинарии, посещал лекции в Миланском университете, но не получил ни систематического образования, ни профессии.

Когда коммунисты были большими

Жизнь человека не в последнюю очередь определяют время и место рождения, среда и сам окружающий мир.

Джанни Родари родился 23 октября 1920 года в многодетной семье небогатого булочника. Родина Родари — городок Оменья на севере Италии, в Пьемонте, знаменит озером д’Орта, островом Сан-Джулио да старинным замком, который расположен на том самом острове посреди озера. Население в те времена едва перевалило за 10 000 жителей. Итальянская глубинка, провинция.

Италия первой половины двадцатого века не была процветающей страной. Даже на благополучном севере не хватало работы. Каждый год тысячи итальянских гастарбайтеров отправились на заработки в Швейцарию и южную Францию. Как им жилось? А как вообще живут иностранные наёмные рабочие, не защищённые ни законом, ни профсоюзом? Однажды голодный гастарбайтер по имени Бенито Муссолини набросился с ножом на двух швейцарских дам и отнял у них бутерброды с сыром.

Много лет спустя Джанни Родари напишет об Италии своего детства, «италии с маленькой буквы», где есть дороги, «по которым могут пройти только мулы» и сёла, «в которых остались только женщины, потому что мужчины все уехали в другие города и страны на заработки».

Поэтому итальянские левые, социалисты и коммунисты, не были похожи ни на советских пузатых партийцев, ни на нынешних европейских левых, развращённых и трусливых политиканов, защищающих права африканских мигрантов и местных бездельников.

Настоящие левые боролись за восьмичасовой рабочий день, за страховки для рабочих, за повышение зарплаты, за новые рабочие места. В годы Второй мировой коммунисты и социалисты составят основу движения Сопротивления фашизму. Так что Джанни Родари, сам участник Сопротивления, имел все основания вступить в Итальянскую компартию. Его вела сама судьба.

Отец Джанни Родари, Джованни, умер от воспаления лёгких (простудился, спасая промокшего под дождём котёнка), когда будущему писателю было десять лет. Мать прислуживала в богатом доме. Свою жизнь тех лет, свои мысли и чувства Джанни передаст мальчику Франческо, одному из героев «Путешествия Голубой стрелы».

Вероятно, уже тогда, в детстве, будущий автор «Чиполлино» впервые поймёт, что дети должны ходить в школу, а не продавать газеты, играть и фантазировать, а не зарабатывать на жизнь.

Джанни хотел стать музыкантом (даже играл на старенькой скрипке), потом — художником. Учился в католической семинарии, посещал лекции в Миланском университете, но не получил ни систематического образования, ни профессии.

Преподавал Джанни недолго. В 1944 году он вступает в компартию, а затем по «партийному поручению» начинает заниматься журналистикой. Неожиданный успех пришёл в 1948 году, когда Джанни поручили вести «Детский уголок» в миланском отделении коммунистической газеты «Унита».

Кроме весёлой бессмыслицы, которой он ещё до войны забавлял школьников, Родари сочиняет актуальные, газетные, и в то же время детские стихи. Что-то вроде политической публицистики, понятной и детям, и взрослым. В 1950 году стихи Родари выйдут отдельной книгой, а в 1952-м на русский язык их переведёт Самуил Маршак.

Рыхлой землёю,
Полем и лугом
Пахнет крестьянин,
Идущий за плугом.

Рыбой и морем
Пахнет рыбак.
Только безделье
Не пахнет никак.

Партийное начальство оценило Родари. Ему поручили создать и редактировать детский журнал «Пионьере». Талантом издателя Родари, кажется, не обладал. Журнал он редактировал три года, потом некоторое время возглавлял молодёжный коммунистический журнал «Авангард», но вскоре покинул его и затем до конца жизни начальственных должностей не занимал.

Работа в «Пионьере» примечательна другим: в 1951 году на страницах этого журнала появились «Приключения Чиполлино».

«Замок графинь Вишен стоял на самой вершине холма и был окружён огромным парком».

В детстве я легко мог представить себе этот замок. В моём родном городе, на вершине Вознесенского холма, до сих пор стоит огромный дворец купцов Харитоновых, окружённый английским парком с озером и островами. Дворец и парк после революции отдали детям — там разместился Дворец пионеров с многочисленными и бесплатными детскими кружками, оранжереями и даже небольшим зоосадом. Всё как в сказке Родари, где замок превратился во дворец для детских игр, а грозный синьор Помидор стал помощником садовника. А что, хорошее занятие, вовсе не унизительное. Работал же последний китайский император садовником в Запретном городе. Товарищ Мао не казнил его, не исключено, что вождь коммунистов Поднебесной прочитал сказку Джанни Родари.

«Приключения Чиполлино» — сказка не волшебная, а бытовая. Герои не варят колдовское зелье, не берут в руки волшебные палочки, даже не обращаются за помощью к доброй фее. Фея появится у Родари тринадцать лет спустя в «Голубой стреле», но окажется не волшебницей, а всего лишь хозяйкой магазина игрушек. Чиполлино и Редиска, Крот и кум Тыква, Вишенка и Земляничка могут полагаться только на собственную храбрость, изворотливость, расчёт, трудолюбие, верность дружбе, взаимопомощь.

Сказка о классовой борьбе оказалась не только занимательной, но и доброй, а рядом, например, с «Одолеем Бармалея» Корнея Чуковского она кажется и вовсе пацифистской.

Революция овощей обойдётся малой кровью. Только барон Апельсин случайно задавит двадцать лимонов-генералов да паук-хромоножка, выполняя поручение Чиполлино, попадёт курице на обед. С прислужниками режима обойдутся мягко. Дон Петрушка станет сторожем, пёс Мастино отделается дозой снотворного, сыщик Моркоу и собака Держи-Хватай некоторое время проведут на дереве. Вот и все репрессии.

Господствующий класс ликвидировали, но его представителей никто не тронул. Вишни эмигрировали, барон Апельсин стал работягой-грузчиком. Столь же мирно падёт режим короля-пирата Джакомоне в Стране лгунов. Мировая история, к сожалению, не знала столь справедливой и гуманной смены общественного строя.

Юрий Олеша как-то заметил, что метафора обязательно должна быть узнаваемой. Если метафора отсылает к знакомому зрительному образу — обеспечен успех. Родари в точности воспроизвёл формулу Олеши. Более того, он её дополнил. Образы из «Чиполлино» не только зрительные, но и тактильные, обонятельные, вкусовые.

Круглый, толстый барон Апельсин особенно выделяется на фоне маленьких, кисловато-брезгливых Вишен. Важный, надутый синьор Помидор едва не лопается от злости. По-интеллигентски мягкотелый профессор Груша играет на грушевидной же скрипке. Здесь же скромный лесной житель кум Черника, друг трагикомичного кума Тыквы, и Редиска — простая румяная девчонка, подружка горького, жгучего, едва ли не ядовитого революционера Чиполлино.

Мир Родари — яркий, вкусный, поэтичный. Мастино, например, снилось, будто он «превращается в воду и становится водяной собакой с парой водяных ушей и струящимся водяным хвостом».

Джанни Родари в Стране Советов

Первый настоящий успех пришёл к писателю Родари в Советском Союзе. Итальянская и европейская слава запоздает на полтора десятка лет. Только в 1967 году Родари будет признан лучшим писателем Италии, а в 1970-м получит престижную Медаль Ганса Христиана Андерсена, что-то вроде Нобелевской премии в детской литературе.

Но сначала были переводы на русский, редактура Самуила Маршака, который, собственно, открыл итальянского писателя. Советский Союз будет рекламировать сказку Родари вполне рыночными методами и не с европейским, а скорее с американским размахом. «Приключения Чиполлино» выйдут миллионными тиражами. В СССР выпустят куклы Чиполлино и мультфильмы про Чиполлино, герои сказки появятся на открытках и конфетных обёртках.

Но почему же советские издатели и курирующие их партийные чиновники так ухватились именно за сказку итальянского журналиста? Ведь в СССР у товарища Родари было много конкурентов. Спрос на сказки о страшной жизни в буржуазном мире формировался исключительно властью, за эти сказки охотно платили, а писатели охотно продавались. Детская литература обогатилась не одной сотней сказок, от красивых, хотя и несколько схематичных «Трёх толстяков» Юрия Олеши до неуклюжих ремесленных поделок вроде «Золотой сороки» Евгения Пермяка. Но советские литературные чиновники, возможно, с подсказки умного и дальновидного Маршака, сделали верную ставку. Чиполлино легко завоевал себе поклонников.

Успех Джанни Родари у советского читателя был феноменом исключительно эстетическим. Сказка про Чиполлино в Советском Союзе лишилась революционного смысла. В СССР были свои синьоры Помидоры, но выглядели они совсем иначе, с героями Родари не ассоциировались. А графини, бароны и герцоги и вовсе казались исключительно литературными персонажами. «Приключения Чиполлино» были увлекательной и необычной сказкой, её классовый смысл тогда не имел значения для маленьких читателей.

Новое время, старые сказки

Со временем Родари, кажется, разочаровался в коммунизме, ещё в конце пятидесятых он перешёл из коммунистического журнала в социалистическую газету «Паезе сера», где и работал до конца своих дней. Сказки-утопии ушли из его творчества.

«Путешествие Голубой стрелы» — отказ от светлого и радостного мира Чиполлино и Джельсомино. Сколько лет прошло, а в мире ещё столько бедных детей, которые даже в Рождество остаются без подарка. Напрасно пишут они доброй фее, ведь и фея не может раздавать игрушки бесплатно. Печальная, почти андерсеновская история. Девочка замерзает с куклой в руках, Роберто и Франческо вынуждены трудиться, как взрослые, и так будет всегда, потому что миропорядок заведён отнюдь не принцем Лимоном, которого легко свергнуть с престола.

Джанни Родари умер в 1980 году, когда его сказки начали стареть. Мир изменился. Живи писатель в наши дни, его вообще вряд ли бы сочли левым.

И всё-таки весёлая коммунистическая утопия Чиполлино оказалась долговечнее и сентиментальной сказки об игрушечном поезде, и «Римских фантазий», и «Джипа в телевизоре».

Напиши Родари только «Чиполлино», его имя навсегда осталось бы в истории мировой детской литературы. Ни одна из его позднейших книг, даже остроумный, разошедшийся на цитаты «Джельсомино в Стране лгунов», не принесла бы ему бессмертия.

В современной России почти все старые «классовые» сказки давно и прочно забыты. Даже о «Трёх толстяках» теперь всё больше вспоминают взрослые, а не дети. Но Чиполлино и в наши дни выпускают приличными (от 20 000) тиражами. Полагаю, что в скором времени тиражи Родари будут только расти. Ведь сказка, устаревшая в Италии ещё при жизни Родари, в современной России вновь стала актуальной. Налоги на дожди и туманы представляются не такой уж гиперболой. Продажный и беспринципный адвокат Горошек вообще стал узнаваемой фигурой. А что уж говорить о наших бедняках, если букеровский лауреат, известный писатель, недавно остался без домика почти так же, как несчастный кум Тыква.

Источник

Итальянские сказки

Италья́нские ска́зки (итал. Fiabe italiane ) — литературные и фольклорные прозаические произведения итальянской литературы. Как и любые другие национальные сказки, они отражают особенности национальной культуры, быта, характера итальянцев.

Содержание

История возникновения

Литературная сказка

Никколо Макиавелли

Страпарола

Он не усиливает трагедийность или сатиричность, а ослабляет их за счет некоторого усиления традиционного дидактизма, смягчения конфликтности и особенно введения в новеллу сказочной стихии параллельно с новеллистической обработкой сказочных сюжетов (в этом плане он предшественник Базиле и Перро).

В большом количестве новеллист брал свои сюжеты непосредственно из фольклорных источников, при этом исследователь обращает внимание на склонность Страпаролы к сказочной фантастике и введение им в новеллу фольклорно-сказочной стихии [2] :

Страпарола выдвигает новый синтез гуманизма или, может, даже постгуманизма с народно-фольклорной стихией, эксплуатирует сказочные мотивы и создает новый синтез сказки и новеллы, предвосхищая Базиле и Перро.

Базиле

В последующую эпоху Сейченто самым выдающимся итальянским писателем-сказочником был Джамбаттиста Базиле. В основу своей книги «Пентамерон» Базиле положил крестьянский фольклор. Исследователь И. Н. Голенищев-Кутузов называет «Пентамерон» «одним из самых ярких произведений европейской литературы XVII в.» [10] :

Это первая в истории европейской литературы книга народных волшебных сказок, литературно обработанных в стиле барокко, но барокко особого, во многом очень отличного от маринизма

Книга была написана в 1634—1636 гг. в Неаполе и сперва называлась «Сказка сказок». Написана она была на неаполитанском диалекте, и в заглавии был указан автор Джан Алезио Аббатутис — псевдоним Базиле.

У Базиле неисчерпаемая способность выдумывать, комбинировать и модулировать темы, он редко повторяется, удивляя богатством сюжетов и ситуаций. Одна из главных особенностей «Пентамерона» — умелое соединение трагического и комического, иронии и чувствительности, насмешливости и фамильярности.

Карло Гоцци

Фьябы Гоцци дали мощный импульс для развития театра, литературы, музыки. На мотив сказки «Любовь к трём апельсинам» С. С. Прокофьев написал одноимённую оперу; композиторы Вебер и Пуччини написали музыку к опере «Турандот»; Бертольд Брехт написал пьесу «Турандот, или Конгресс обелителей»; Евгений Вахтангов поставил спектакль «Принцесса Турандот».

Карло Коллоди

В 1881 году писатель и журналист Карло Лоренцини (псевдоним Карло Коллоди) написал роман-фельетон «Приключения Пиноккио. История деревянной куклы» (Le avventure di Pinocchio. Storia d’un burattino). Сказка, как и фьябы Гоцци, включала в себя элементы театра «комедия дель арте», она была переведена на 87 языках. Алексей Толстой в 1936 году написал свой вариант этой сказки «Золотой ключик, или Приключения Буратино». Луиджи Гардзоне, в свою очередь, в 1984 году перевёл на итальянский язык сказку Алексея Толстого.

Луиджи Капуана

Джанни Родари

Народная сказка

Итало Кальвино

Первым, кто взялся за поиски фольклорной сказки, был итальянский писатель-неореалист и журналист Итало Кальвино. Свою работу он начал в 1954 году, но это не был сбор устных рассказов народных сказителей, Кальвино осуществлял свой труд по систематизации разрозненных источников из уже существовавших ранее материалов. Ему удалось описать множество сказок, бытовавших, в том числе, на национальных диалектах. В 1956 году он выпустил книгу «Fiabe Italiane», в которую вошли 200 собранных им сказок. 200 — по числу сказок, собранных в своё время братьями Гримм.

Итальянские сказки, обработанные Итало Кальвино

Сюжет о девушке-безручке стал весьма популярным в европейской литературе и неоднократно варьировался в традиционной сказке.

Итальянская сказка в России

В России интерес к итальянской сказке существовал задолго до работы Итало Кальвино. Восприятие итальянской культуры в целом во многом было увязано с её «сказочностью», волшебным великолепием, что особенно заметно в знаменитой работе Павла Муратова «Образы Италии» (1912): «Смешение разных элементов — византийского, арабского, лонгобардского и норманнского — с местной культурой этой первой по времени из всех «Италий» дает ей фантастический, прямо сказочный характер». Куда бы ни попадал путешественник, ощущение сказочной притягательности этой страны не оставляет его нигде [21] :

Мантуанская Reggia кажется воплощением каких-то снов о королях и дворцах, которыми грезили мы в детстве, читая волшебные сказки. Есть нечто увлекательное для нашего воображения во всякой анфиладе дворцовых комнат и зал, во всяком лабиринте переходов и лестниц, являющемся необходимой mise en scеne придворных странностей и великолепий. Волшебные гроты, околдованные леса, восточные базары Шехерезады не более блаженно-сказочны для нас, чем резиденции исчезнувших королей и жилища угаснувших герцогов. Человечество, столь ревностно ниспровергающее троны, преследуя свой мираж справедливости, — в силах ли оно бороться с тенями и духами, населяющими места разрушений, с призывами их, манящими нас в страну чудес…

Максим Горький, писатель совершенного иного темперамента и политического пафоса, нежели П. П. Муратов, будучи в длительной итальянской эмиграции в 1906—1913 гг., свои бытовые по сути очерки, картины современной жизни Италии называет «Сказки об Италии». Комментаторы пролетарского писателя объясняют этот парадокс теми же причинами, что и влияние Италии на Павла Муратова [22] :

«Сказки» М. Горького — это картинки действительной жизни, как она показалась ему в Италии; он назвал эти картинки сказками только потому, что и природа Италии, и нравы её людей, и вся жизнь их — мало похожи на русскую жизнь и русскому простому человеку действительно могут показаться сказками.

Возможно, что автор несколько прикрасил итальянцев, но — природа их страны так хороша, что и люди её невольно кажутся, может быть, лучше, чем они есть на самом деле. Но и вообще — немножко прикрасить человека — не велик грех; людям слишком часто и настойчиво говорят, что они плохи, почти совершенно забывая, что они, — при желании своём, — могут быть и лучше.

Особенности сюжетного построения итальянской фольклорной сказки

Однако некоторые сказки, возможно, под пером пересказчиков, деталями изображения, описаниями обстановки городского быта весьма близки к современной эпохе, в частности, герой сказки «Веселый Монакиккио» Марио Коста, дорожный строитель, для строительства шоссе каждое утро садится на старый велосипед и отправляется на работу в горы. В конце повествования Марио становится счастливым обладателем нового велосипеда. Исходя из подобного сюжета сказка о «Веселом Монакиккио» вполне могла быть авторским произведением начала XX столетия, а не произведением фольклора с условно-вневременным повествованием, условно-историческими персонажами наподобие шута Гонеллы, папы римского, королей, герцогов и прочих представителей исторических сословий раздробленной Италии, существовавших до эпохи Рисорджименто.

Быть может, всё дело в более позднем происхождении сказок сборника «В моих краях», откуда взята фьяба «Весёлый Монакиккио». Но вот фрагмент сказки «Одна ночь в раю» из сборника Итало Кальвино: «Живой вышел из могилы и не узнал кладбища: повсюду памятники, статуи, высокие деревья. Вышел он с кладбища и вместо прежних домишек из неотесанного камня увидел огромные здания, трамваи, автомобили, аэропланы…» В другом эпизоде сказки святой Пётр играет на контрабасе. Всё говорит о том, что время происхождения сказок из этих сборников не одинаково, некоторая их часть обязана своим появлением городскому фольклору Италии XX века, что в свою очередь говорит об устойчивости традиции создания сказок на всём протяжении истории Италии.

Библиография

Напишите отзыв о статье «Итальянские сказки»

Литература

Примечания

Отрывок, характеризующий Итальянские сказки

Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.

Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Источник